Блистательный Химьяр и плиссировка юбок - Лев Минц

Но мы говорим о моменте, когда «американская идея» овладела умами широких масс в российской черте оседлости и австрийской Галиции и т. д., и т. п. Когда в каждой семье, говорящей на идише, появились родственники, обосновавшиеся за океаном и расписывавшие свое житье-бытье, совсем не такое, как в родной Касриловке. Разбогатевшие! Это последнее следует понимать буквально: не забывайте, что о богатстве рассуждали люди, покупавшие на шабес не целую селедку, а столько кусков, сколько было человек в семье. И для которых вода, льющаяся из стены (!), казалась фантастикой. И еще в Америке не было погромов…

Такая страна немедленно получила имя: как бы ее ни называли гои, для евреев она стала «а Голдене Медине» — «Золотая Страна», причем «золотая» — не в смысле «мощенная золотом». Нет, именно такая, как говорится, «шейне ви а голд».

«Открытие Америки» в российской черте оседлости и на сопредельных территориях — к примеру, в Галиции, что в стране Ойстрах, вызвало не только смятение в умах, но и большие надежды. В конце концов, Атлантический океан — тоже море, только очень большое. В идише появилось слово «шифскарте» — оплаченный заранее билет на пароход. И шадхены, сваты-профессионалы, уговаривая потенциальных женихов, говорили о будущем тесте и приданом:

— Дает за ней триста рублей, две шифскарты и козу. Но зачем вам коза при двух шифскартах? Вы же ее все равно продадите, это еще пять рублей…

Тогда же появилась песня и стала фольклорной: «А бривеле дер мамен» — «Мамино письмо». В ней мама пела:

«Ин штут Ну-Йорк, майн тайер зун…» — «В городе Нью-Йорке, дорогой сынок…». Далее перечислялось все, что сынок должен и не должен делать за океаном. И прежде всего: «А бривеле дер мамен золст ду ныт фарзамен» — «Не забывай маминого письма».

Если что-то попадает в фольклор, значит, это вошло в народное сознание. «А Голдене Медине» — вошла.

Первопоселенцы обосновывались в Америке. Для начала они брались за любую работу, и все казалось им раем — ганэйден — по сравнению с тем, что они оставили в России. Кстати, вопреки распространенному — и не только в нееврейской среде — убеждению, что эта работа была обязательно связана с коммерцией, начинали они, как правило, работать на фабриках готового платья. Фабрики эти основаны были тоже евреями, только приехавшими раньше, уже говорившими по-английски, но не забывшими и идиш. Последний был для них необходим, как орудие производства: без него они не договорились бы с рабочими, которые чаще всего никакого другого языка не знали (ну, может быть, ломаную смесь русского с украинским). А рабочие-единоплеменники необходимы были фабрикантам для получения прибыли, ибо никто другой не согласился бы работать за такие гроши по десять часов. В общем, все по Марксу — а клыгер ид таки гевен! Для не совсем понявших: умный таки еврей был, хоть и мешумед! Что значит — крестившийся.

Либеральные американские газеты того времени буквально кишели гневными статьями о бесстыдной эксплуатации еврейских рабочих на еврейских фабриках легкого платья. Не возмущались своим положением только еврейские портные, грузчики, возчики и прочие. Во-первых, они не умели читать по-английски. Во-вторых, им в голову не приходили такие глупости: эсплотацие-шмесплотацие!

Нет, об эксплуатации они не думали: дома — ин ланд фун Мумэ-Рэйзл (как вы поняли, в России) — о таких условиях многие и мечтать не могли. Заботы были о другом: научиться хоть кое-как говорить по-английски (почему-то в этой среде любили называть его тыркиш — турецкий: то ли от привычки на всякий случай все засекретить, то ли от воспоминаний о знакомых «турецкоподданных»), дать детям образование — и не такое, чтоб «Ду ю спик идиш?», а по-настоящему, выбиться из бедности (уже такой, как это понимали в Америке), начать свое дело.

Но ранее всего следовало перетащить в «Голдене Медине» всю мишпуху (это слово в еврейской среде объяснять не надо, скажем только, что происходит оно от ивритского «мишпаха», что значило «род»). Во-первых, чтобы чувствовать себя совсем дома — родни тогда у евреев хватало, а чтобы у кого-нибудь был всего один ребенок — кто такое видел? Ближайшими родственниками считались и двоюродные, и троюродные братья и сестры, а потом — ибр дер ям (за морем) — и все уроженцы одного штетла или какого-нибудь подкарпатского села. Вот вам, считай, целый нью-йоркский дом, а то и часть улицы!

Во-вторых, можно было строить свою синагогу — унзере шил (шул — для тех, кто настаивает на литвацком прононсе). После этого оставалось выписать своего ребе, служку-шамеса, шадхена, бадхена и начать полноценную штетллебн — жизнь, как в местечке ин а гройсер штут Ну-Йорк.

Если, конечно, свой резник-шойхет уже успел приехать…

Можно считать, что благосостояние новоприбывших в Америку постоянно улучшалось, хоть и было ему еще куда как далеко до среднего американского уровня! Но люди мерили не по «Голдене Медине», а по родной Хацапетовке. Доказательством этого возросшего уровня может служить то, что, выписав в Америку всю мишпуху, своего ребе, шадхена и бадхена, резника-шойхета, начали выписывать и целые оркестры клезморим. Клезморим на идише (единственное число — клейзмер) значит оркестранты еврейских национальных оркестров. И правильно, поскольку так и употребляют это слово в Европе и в Америке (а если в Африке где-нибудь слушают клейзмерскую музыку, то и в Африке тоже, а за Австралию я вам ручаюсь).

Хотя вообще-то на иврите «клей земер» значит дословно «музыкальные инструменты». Но, поскольку вряд ли кто когда видел, чтобы инструменты играли без людей, признаем полную и абсолютную правоту идиша.

Почему мы связываем массовую иммиграцию клезморим с возросшим уровнем благосостояния? А потому лишь, что к прекрасному способен тянуться только более-менее сытый человек.

У голодного — «а хунгерман» — хватает цурес и без музыки…

В конце XIX — начале XX века еврейская жизнь в «Голдене Медине» просто била ключом, особенно в Нью-Йорке. Почему именно в Нью-Йорке, ведь «Голдене Медине» велика? Да потому, что именно сюда, на остров Слез — Эллис-Айленд, — прибывали корабли с иммигрантами из Европы. И именно на этом острове придирчивые чиновники определяли, кому можно въехать, а кому — от ворот поворот. Придирались к евреям, итальянцам, украинцам, португальцам и прочим испанцам. Выходцев из Северной и Западной Европы пускали легко.

Не пускали больных глазами и легкими. Все равно большинство, отмаявши свое на острове Слез, попадали в Америку. За многих ручались родственники, а как вы знаете, у евреев близким родственником считается и троюродный брат жены двоюродного брата первой жены шурина. (У итальянцев, кстати, это примерно так же, так что и они попадали.)

Тут уж начинался важный этап оформления документов. Чиновники же, как и полагается англоязыким людям (даже если их дедушка по-английски еще ни одного слова не знал), не в силах были произнести или записать ни одного неанглийского слова. Иммигранты обычно говорили на идише (хорошо) и по-русски с сильным еврейско-украинским прононсом (плохо). И написать свою фамилию они умели или справа налево, или слева направо, но только не латинскими буквами. Хорошо еще, когда фамилия простая и всем — даже в Европе — известная, скажем, Коган. Так вот и ее можно было записать: Kogan, Cogan, Kohn, Kohen, Cohen, Koen и Coen.