Родина - Фернандо Арамбуру

– Да, только почему-то перестал с ним здороваться, да и заходить к нам перестал.

– Это совсем разные вещи.

– И на похороны не пришел. На похороны твоего убитого друга.

– В чем ты хочешь меня обвинить? Я оставался ему другом, хоть и не здоровался с ним. Я не разговаривал с Чато, потому что с ним тогда нельзя было разговаривать. Вы неправильно повели себя. Вам надо было уехать из поселка. На год, на два, на столько, на сколько потребуется. И сейчас он был бы жив, и вы смогли бы вернуться. Кроме того, живи вы в другом месте, многие из нас охотно вам чем-то помогли бы.

– Не знаю, как другие, а вот ты и теперь в состоянии помочь мне.

– Это вряд ли. Время нельзя повернуть вспять.

– Ты прав. Воскресить Чато нам не по силам. Услугу ты мог бы оказать лично мне. Дело простое. Спроси кое-что у своего сына от моего имени.

– Не вороши прошлое, Биттори. Мы тоже страдали и продолжаем страдать. Живи своей жизнью и не мешай нам жить нашей. Каждый в своем доме. Сейчас наконец-то наступил мир. И лучше забыть о том, что было прежде.

– Но если человек страдает, то как он может забыть?

– Не думаю, что Мирен будет приятно узнать, о чем ты мне тут толкуешь.

– А зачем ей узнавать?

Немного поколебавшись, Хошиан быстро ушел в сарай, давая тем самым понять гостье, что считает их разговор оконченным.

Голос Биттори, которую он уже не видел:

– А разве тебе не любопытно услышать, что бы я хотела спросить у Хосе Мари? – Она ждала ответа, но напрасно, и поэтому продолжила: – Кое-кто видел его в поселке в тот самый день, когда убили Чато.

Голос из сарая:

– Брехня.

– Да выйди же ты на свет божий. Посмотри мне в глаза.

Он вышел. У него слегка дрожала нижняя губа. А глаза почему так блестели? От слез?

– На суде это не доказали.

– Вот и спроси его от моего имени, Хошиан. Спроси в следующий раз, как поедешь на свидание, он или нет стрелял в Чато. Мне нужно узнать это поскорее, так как долго я не протяну. И поверь, злобы я на него не держу. Во всяком случае, доносить не стану. Больше всего я боюсь, что меня похоронят, прежде чем я узнаю все подробности убийства. И скажи сыну, что, если он попросит у меня прощения, я его прощу, но сначала он должен его попросить.

– Биттори, ради бога, не вороши прошлое.

Но просьба его была напрасной, так как прошлое она уже разворошила. Биттори осмотрелась кругом. Терраса, бетонная стена, фиговое дерево.

Держа берет в руке, Хошиан глядел вслед Биттори, которая удалялась по дорожке, полого идущей вверх.

Едва он переступил порог, сестра, даже не поцеловав его, спросила: видел новости по телевизору? Горка с расстроенным видом вяло кивнул. И сказал, что ему было стыдно, очень стыдно.

– Что ж тут удивительного? Кому приятно иметь в своей семье убийцу?

В глазах Горки вспыхнуло что-то вроде мольбы, и это означало: не будь такой безжалостной. Хотя от перечня преступлений, в которых обвинялась та боевая группа, волосы вставали дыбом.

Аранча похлопала Горку по длинной, сутулой спине: молодец, что не пошел по пути, выбранному нашим братом. И добавила, подражая голосу телеведущей: “Он опасный террорист”. В розыск были объявлены три члена организации. Их фотографии появились на экране. На средней – Хосе Мари, длинные волосы, серьга в ухе, совсем молодой.

Да, теперь он и вправду стал знаменитым. Аранче уже звонили из поселка. Кто? Бывшая подруга. Чтобы что-то там такое выразить.

– Мне хотелось послать ее ко всем чертям. Но я не рискнула. Чего бы я этим добилась? Только врага себе наживу, пойдут пересуды, и от меня в мгновение ока многие отвернутся.

А вот как Аранча предсказала будущее Хосе Мари, едва его объявили в розыск: либо у него взорвется бомба, когда он будет ее перевозить или устанавливать, и тогда мы получим похороны по всем правилам – с гробом, покрытым баскским флагом, с традиционным танцем и всем набором фольклорных номеров, либо его не сегодня завтра арестуют. И последний вариант будет лучшим для всех: и для его будущих жертв, которые останутся живы, и для нас, его родственников, потому что мы будем знать, что там, куда таких, как он, отправляют, он уже никому не причинит вреда и ему ничто не будет угрожать; для него самого, потому что он узнает, что такое одиночество, а оно помогает людям много о чем задуматься всерьез.

Горка снова уныло кивнул. Сестру он решил навестить по случаю ее дня рождения и еще потому, что родители сообщили ему по телефону, что Аранча беременна. Подарки? Целых два. Книжечка для детей на баскском языке – “Синий пиратский корабль”, первая его книжечка. Какая прелесть, спасибо, честное слово, прелесть. И цветы.

Брат и сестра условились больше не говорить про Хосе Мари. Хватит. Разве в их жизни нет других важных событий? Аранча вышла из гостиной, чтобы принести вазу. Но показанная по телевизору фотография Хосе Мари, который, понятное дело, стал отныне героем для поселковых ребят, по-прежнему стояла у них перед глазами и занимала все мысли. Так что, едва цветы оказались в стеклянной вазе, Горка и Аранча опять заговорили о брате, избежать этого было просто невозможно.

Аранча:

– Я сразу позвонила родителям.

– И что они тебе сказали?

– Ama рвется в бой. Она ни черта не понимает в политике, не прочитала за всю свою жизнь ни одной книжки, но лозунги теперь из нее выскакивают залпами. Мне кажется, она просто ходит по поселку и выучивает наизусть то, что написано на плакатах. Главное для нее сейчас, конечно, защитить сына. Не знаю, – Аранча положила руки на живот, – как бы я себя повела на ее месте. Отец наш, по своему обыкновению, молчит. Правда, пользуется тем, что Хосе Мари больше не появляется в доме, и опять начал покупать “Баскскую газету”.

– Да, я отлично помню, какой скандал закатил братец, обвиняя отца в том, что он читает происпанскую прессу. Хотя отца во всей газете не интересовало ничего кроме спорта.

– И еще извещения о смерти.

– И еще кроссворды.

– Никакой политики, упаси господь. А почему бы, собственно говоря, ему не читать то, что он хочет?

– Но тогда под нажимом Хосе Мари он переключился на “Эгин”. И вечно потом спешил в “Пагоэту”, чтобы полистать там всегдашнюю свою “Баскскую газету”.

– А мать? Всякий раз, когда приезжает сюда, привозит журнал Hola![66] и прочие в том же духе, которые я уже читала. И вообще, в нашей семье все сдвинутые, тут и спорить не о чем. В семьдесят пятом году ты был совсем маленьким, поэтому не помнишь, а ведь мать горевала, услышав про смерть Франко. По-настоящему горевала и, сидя перед нашим черно-белым телевизором, даже пролила несколько слезинок словно безутешная испанка, но лучше ей об этом не напоминать. В последний свой приезд к нам она спросила, придумали мы или нет имя для ребенка. Я еще не успела ответить, а она уже насупилась. И тогда мне захотелось пошутить, и я сказала, что мы назовем его Хуан Карлос – в честь нашего короля. Она чуть в обморок не грохнулась.