Родина - Фернандо Арамбуру

На кухне, разуваясь, он бросил Биттори:

– Почему ты не зажигаешь света?

– А зачем, если и так все хорошо видно?

– Ни за что не угадаешь, кого я сейчас встретил на улице. Хоть целый месяц гадай, все равно попадешь пальцем в небо.

Из кастрюли шел пар, на сковородке скворчал кусок мяса. На кухне не было другого света, кроме той тусклой серости, что сочилась сквозь покрытое дождевыми каплями оконное стекло.

Биттори – в фартуке, целиком занятая плитой, глухая к тому, что говорит Чато:

– Перец поджарить?

– Я видел Хосе Мари.

Она обернулась так быстро, словно ей в спину вогнали иглу, и сделала круглые глаза:

– Сына этих самых?

– А чьего же еще?

– И вы с ним разговаривали?

– Я-то ему что-то сказал. А он умчался, не проронив ни слова, хотя видно было, что парень уже совсем готов был, – Чато показал, будто хватает подушечками большого и указательного пальцев какую-то мельчайшую частичку, – со мной поздороваться. Думаю, он на секунду забыл, что его родители с нами в разладе. Все такой же здоровяк, как и прежде, правда, морда такая же глупая.

Они ели и пили, сидя друг против друга. Чато шумно жевал. По его словам, он был рад, что ему не придется по такой погоде тащиться в Беасайн. Биттори его радости не разделила:

– Если бы ты поехал, у меня было бы меньше забот. Я ведь для себя одной обед не готовлю. Слава богу, что в морозилке осталось мясо.

– Ну, знаешь, если уж на то пошло, мы вполне могли бы пообедать в ресторане.

– Еще чего! Чтобы все на нас злобно пялились?

– Нам никто не велит обязательно идти в здешний ресторан.

– Ага, а каких денег нам бы стоил твой ресторан?

Чуть помолчав, Биттори вернулась к прежней теме. На лбу у нее появились две тревожные морщины.

– А ведь он из ЭТА, да?

– Кто?

– Кто-кто? А тебе не кажется странным, что парень из ЭТА как ни в чем не бывало разгуливает по поселку, хотя ему вроде бы полагается скрываться от полиции. Вот скажи мне такую вещь, зонт у него был?

– Зонт? Дай-ка припомню. Нет. Он натянул на голову капюшон. Но я же тебе сказал, что заговорил с ним. То есть он вовсе не прятался, нет, и не думал прятаться. Небось приехал повидаться с родными.

– А ты уверен, что он не следил за тобой?

– Какое, к чертям собачьим, следил? Еще раз повторяю: я видел его лицом к лицу, как сейчас вижу тебя. Кто же станет таким макаром за кем-то следить? А если он собирался что-то против меня учинить, то почему смылся, когда я уже был считай что у него в руках?

– Не знаю, не знаю, но мне все это сильно не нравится.

– Ладно, ладно. Тебя можно посылать на чемпионат мира по подозрительности, забьешь кучу мячей и всех победишь. Эх, а сколько порций мороженого я купил ему в “Пагоэте”, когда он был еще пацаном! И ведь как жалко, что сегодня он вот так вот ушел, потому что если он и вправду состоит в ЭТА, то, черт возьми, мог бы свести меня с кем-нибудь из их главарей, и я объяснил бы им, как у меня обстоят дела с финансами.

Они закончили обед, и для Чато это был последний обед в его жизни. Биттори тут же принялась мыть посуду. А он сказал, что пойдет вздремнуть. И прилег не раздеваясь, прямо на покрывало, в постели он провел долгий час – это был последний раз, когда он спал.

Из троих друзей он был самым слабым. Мирен с раздражением:

– Скажешь тоже: самым слабым! Просто слабаком.

Колдо с детства всегда был на вторых ролях, шел по жизни, что называется, в чужой тени. И он их выдал, когда попал в казарму гражданской гвардии в Инчауррондо.

– Если бы не он, и наш сын, и Хокин были бы сейчас здесь, с нами, уж поверь мне. Может, поджигали бы время от времени какой-нибудь мусорный контейнер, ну и шут с ним, с контейнером, зато в серьезные дела, туда, где нужно браться за оружие, не совались бы. Отлупили этого Колдо в казарме как следует? Ну и что? И других лупили, но они терпели. И когда им голову в воду окунали, тоже терпели, лишнего старались не болтать.

Мирен этого парня люто ненавидела. Просто задыхалась от ненависти, как только слышала его имя.

А вот Хошиан кого терпеть не мог, так это отца Колдо, с которым они вместе работали в литейном цехе. Много лет подряд выходили в одну смену, стояли у плавильной печи и заливали расплавленный металл в формы. Эрминио был чужаком, он еще в молодости приехал в поселок из Андалусии в поисках хоть какого-нибудь заработка, здесь подцепил на крючок Маноли, местную басконку, простодушную здоровенную девку, и с тех пор считал себя самым что ни на есть настоящим баском. Эускера? Запросто, kaixo, egun on[62] – и хватит с вас. Хотя таких, как он, на самом деле вокруг сколько хочешь! Именно из-за его сына, из-за этого слюнтяя, их Хосе Мари скитался теперь невесть где, рискуя жизнью, без профессии, без будущего и без семьи, а уж про бедного Хокина и говорить нечего.

Один из рабочих ушел на пенсию. На его место перевели Эрминио – на шлифовку, полировку и так далее. С тех пор они с Хошианом виделись реже. Дело в том, что Эрминио не был любителем поиграть в карты в баре с друзьями (друзья? у этого?), или прокатиться на велосипеде, или хотя бы просто так пообщаться с людьми. Он либо торчал на заводе, весь с головы до ног покрытый пылью, либо переплетал книги у себя дома, чтобы немного подзаработать. Хотя, по правде сказать, Хошиан настолько не переносил Эрминио, что только рад был сталкиваться с ним поменьше.

Иногда, устраивая перекур, они выходили на заводской задний двор.

– Есть новости?

– Нет, ничего нет.

Всегда один и тот же вопрос – и всегда один и тот же ответ. Больше ни слова на эту тему, но даже этими привычными вопросом и ответом они обменивались, только когда рядом никого не было. Разговор мог идти про футбол, про баскскую пелоту, про что угодно, кроме политики и кроме судьбы их невесть куда уехавших сыновей, а иногда оба просто молча стояли бок о бок и дымили, устремив взгляд в сторону гор.

Одно время Эрминио вдруг взял за привычку, попивая дешевое домашнее вино, всякий раз, когда ЭТА кого-нибудь убивала, поднимать тост по этому поводу. И вот однажды в присутствии других товарищей Хошиан заметил ему:

– Слушай, Эрминио, угомонись, это тебе не игрушки.

А потом дома – жене:

– Таких дураков, как он, еще поискать.

– Да это он просто паясничает, только вот выходит у него по-глупому.

Однажды во время перекура оба опять встретились у ворот. Грязные комбинезоны, красные лица, почерневшие сапоги.