Главная тайна горлана-главаря. Книга 4. Сошедший сам - Эдуард Филатьев

«В одно из заседаний, посвящённых кино, Жемчужный выругал какой-то сценарий. Ося его поддержал. Оказалось, что сценарий Шкловского. Тот отреагировал необычайно самолюбиво – пришёл в ярость и, не помня себя, стал крыть Жемчужного и Осю чуть ли не жуликами. Жемчужный вообще человек тихий и только удивился, а Ося всегда относился к Шкловскому как к неврастенику, с которым не стоит связываться, и промолчал. Володи не было. А я не выдержала и предложила вместо сценария Шкловского обсудить любой другой плохой игровой сценарий. Шкловский вышел из себя, вскочил, крикнув мне, что хозяйка дома должна знать своё место, не вмешиваться в разговоры и убежал. Назавтра он прислал мне извинительное письмо, я прочла его с гадливым чувством. На следующий день – ещё одно письмо, которое я, не читая, бросила в печь».

Пастернака, как видим, Лили Юрьевна даже не упомянула, а про Маяковского сказала, что его вообще «не было». Странно только, что никто из очевидцев инцидента, а также никто из биографов Владимира Маяковского ни слова не сказал о сценарии, который «выругал» Виталий Жемчужный, а его «поддержал» Осип Брик. Неужели из-за неудачно написанного сценария могла порушиться многолетняя дружба Виктора Шкловского с Бриками?

Профессиональных сценаристов, хорошо знавших законы кинематографа, тогда вообще почти не было. Кинорежиссёры (тот же Лев Кулешов, например) переписывали попавшие в их руки сценарии заново, оставляя лишь имена действующих лиц.

«Ругать» же на заседании Лефа принялись сценарий фильма «Третья Мещанская», премьера которого состоялась 15 октября 1927 года. Его поставил режиссёр Абрам Роом – тот самый, что снимал по сценарию Виктора Шкловского документальную кинокартину «Евреи на земле». Видимо, тем же летом 1926 года режиссёр и предложил Шкловскому написать сценарий игрового фильма. Так появилась «Третья Мещанская», ставшая одной из лучших картин в творчестве Абрама Рома. Чуть позднее этот фильм имел довольно большой успех и в европейских странах.

В титрах значилось, что авторами сценария являются Роом и Шкловский. Причём последний всюду утверждал, что в основу фильма лёг реальный случай, о котором рассказала газета «Комсомольская правда».

Казалось бы, что здесь криминального? За что Виталий Жемчужный и Осип Брик могли так дружно «ругать» Шкловского?

Ведь даже Маяковский довольно спокойно упомянул фильм «Третья Мещанская» в стихотворении «“Общее” и “моё”», опубликованном в «Комсомольской правде» 5 июля 1928 года. В нём главный герой («Иван Иваныч») описан так:

«Распустит / он / жилет… / и здесь,

– здесь / частной жизни часики! —

преображается / весь

по-третье-мещански».

Всё дело в том, что у фильма было два названия, причём трудно даже сказать, какое из них главное. Одно – «Третья Мещанская». Но сохранилась афиша, на которой кинокартина названа так: «ЛЮБОВЬ ВТРОЁМ (Третья Мещанская)». И рассказывалось в ней о женщине, которая никак не могла определиться, кого она любит больше – мужа или любовника. Так что на Шкловского набросились не из-за того, что он написал плохой (неудачный) сценарий, а за то, что он описал в нём кое-что из тех взаимоотношений, которые утвердились в «семье» Маяковского-Бриков. Хотя на эти взаимоотношения ОГПУ смотрело сквозь пальцы, вполне возможно, что «бестактность» Шкловского вызвала неудовольствие Якова Агранова, который и высказал его Брикам. В результате Шкловский был вынужден покинуть Леф.

Расстался с лефовцами и Пастернак.

Причиной его ссоры с Лефом стала, конечно же, не корпоративная ревность (связанная с тем, что он опубликовал своё произведение в другом журнале). Шум поднялся из-за того, что поэт вышел из-под контроля, стал чересчур независимым. А это было нарушением основного гепеушного правила подчинения всех строгой субординации.

Пастернак написал тогда Маяковскому:

«Ваше общество, которое я покинул и знаю не хуже Вас, для Вас ближе, живее, нервноубедительнее меня».

Когда более чем через полвека были опубликованы воспоминания Бориса Пастернака, в них можно было прочесть его объяснение ухода из Лефа:

«ЛЕФ удручал и отталкивал меня своей избыточной советскостью, то есть угнетающим сервилизмом, то есть склонностью к буйству с официальным мандатом на буйство в руках».

Сергей Эйзенштейн назвал ситуацию ещё резче:

«… агония "Нового Лефа", этого хилого последыша когда-то бойкого и боевого "Лефа". Вера во вчерашние лефовские лозунги ушла, новых лозунгов не выдвинуто. Заскоки и зазнайство, в которых не хочется сознаваться. И в центре уже не дух Маяковского, а "аппарат редакции". Длинные споры о лефовской "ортодоксии". Я уже в списке "беглых". Уже имею "нарушения": посмел вывести на экран Ленина в фильме "Октябрь" (1927). Плохо, когда начинают ставить чистоту жанрового почерка впереди боевой задачи.

Не вступая в "Новый Леф", поворачиваюсь к нему спиной. С ним нам не по пути. Впрочем, так же и самому Маяковскому. Вскоре "Новый Леф" распадётся».

Отставляя Маяковского в сторону от гепеушного «Нового Лефа», Эйзенштейн как бы вступал в спор с Анной Ахматовой (или даже возражал ей). Вспомним ещё раз, как Анна Андреевна назвала эту литературную группу:

«Салон Бриков, где писатели встречались с чекистами».

Вспомним также, чем, по мнению Ахматовой был этот «салон» для Маяковского:

«Это был его дом, его любовь, его дружба, ему там всё нравилось».

Впрочем, это в присутствии лефовцев Маяковский «молчал», когда Лили Брик требовала вывести Шкловского. А что он говорил, когда в квартире осталась одни лишь представители «семьи», неизвестно.

Как бы там ни было, но некогда знаменитый литературный кружок стал постепенно таять. Очень скоро его покинули художники Елена Семёнова, Варвара Степанова, Антон и Елена Лавинские.

26 сентября, выступая с докладом «Левей Лефа», Маяковский неожиданно призвал:

«– Пора бросить нелепейшую и бессмысленную игру в организации и направления, в которую выродилась наша литературная действительность».

А в конце выступления объявил:

«Леф в том виде, в каком он был, для меня больше не существует!»

Это означало, что с Левым фронтом искусств Маяковский тоже расстаётся.

Художник Самуил Адливанкин:

«Мне казалось, что Владимир Владимирович одинок среди своих соратников по Лефу. Он как-то был сам по себе, хотя был вожаком, лидером этой группы. Поэтому выход его из Лефа не был для меня неожиданностью».

Бенгт Янгфельдт:

«Решение вызвало шок, так как он ни с кем – за исключением Осипа – не посоветовался. Виктор Шкловский утверждал, что Маяковский попал в поэтический тупик, и что именно это стало одной из причин кризиса Лефа (помимо конфликта Шкловского и Лили)».