Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

24-го числа прояснело после дурной погоды, и в этот деньпосле обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьерузнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, вПерхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил,никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24-го числа при Шевардине.) Нарассвете Пьер подъезжал к Можайску.

Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постояломдворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не быломеста: все было полно офицерами.

В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки,пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьерторопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубжепогружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и неиспытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому,которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, — чувствонеобходимости предпринять что-то и пожертвовать чем-то. Он испытывал теперьприятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей,удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятнооткинуть в сравнении с чем-то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и еестарался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелестьпожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самоежертвование составляло для него новое радостное чувство.

24-го было сражение при Шевардинском редуте, 25-го не былопущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26-го произошлоБородинское сражение.

Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине ипри Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни длярусских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должнобыло быть — для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мыбоялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились кпогибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этотбыл тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принялэто сражение.

Ежели бы полководцы руководились разумными причинами,казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячиверст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, оншел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что,принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряетМоскву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашкаху меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому недолжен меняться.

Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать,то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатьюшашками, то он будет втрое сильнее меня.

До Бородинского сражения наши силы приблизительно относилиськ французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть досражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе стем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальныйполководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще болеерастягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятиемВены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историкиНаполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, зналопасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концомкампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись емурусские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления ожелании вести переговоры.

Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеонпоступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты ужепотом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальностиполководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самымирабскими и непроизвольными деятелями.

Древние оставили нам образцы героических поэм, в которыхгерои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому,что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.

На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующееему Шевардинское сражения — существует точно так же весьма определенное и всемизвестное, совершенно ложное представление. Все историки описывают делоследующим образом:

Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленскаотыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позициябыла найдена будто бы у Бородина.

Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево отдороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина кУтице, на том самом месте, где произошло сражение.

Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения занеприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24-го будто быНаполеон атаковал передовой пост и взял его; 26-го же атаковал всю русскуюармию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.

Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо,в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.

Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, вотступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они неостановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотелпринять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сраженияеще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович сополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот — чтопрежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой даносражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему-нибудь позиция более,чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать быбулавкой на карте.