Каждые сто лет. Роман с дневником - Анна Матвеева

– А почему ты тогда не красишься? – удивилась Танечка. – Ходишь как простушка какая-то.

Мне стало очень обидно, хотя Танечка, конечно, была права. Мы шли пешком по той стороне, где кафе «Ёлочка», как будто бы к дому Танечки и Александры Петровны. Я молчала и думала о том, что папа вот уже много лет ходит к ним этой самой дорогой, а мама ничего об этом не знает, сидит в своём Орске, точнее, не сидит, а выполняет трудовую повинность, определённую бабушкой Нюрой.

На следующий день

Я вышла из дома, и тут – ни раньше ни позже! – полил дождь. Вообще-то я хорошо отношусь к дождю, но только не в тот момент, когда, накрашенная, в новых кроссовках, идёшь к людям, от которых не знаешь, чего ждать. Тут уж я дождь просто ненавижу. Пришлось возвращаться за зонтиком, но толку от него мало, у меня всё равно промокли ноги, спина и даже сумка. В кроссовках хлюпало, другой обуви у меня нет, но это никого не беспокоит. Может, никуда не ходить? Ну подумаешь, «варёные» джинсы, бормотала я про себя, а сама шла по лужам. Мне действительно нужны новые джинсы, вот такая я мещанка… Танечка открыла дверь и ахнула:

– Ксенчик, ты же вся мокрая!

Я дёрнулась от этого «Ксенчика», но промолчала, думала только про джинсы. Вот бы они были почти белые, как у Вари! И, желательно, скроены «бананами» (интересно, а как я объясню маме, откуда они взялись?). Сама себя одёрнула: никто мне пока ничего не подарил, вполне возможно, что эти джинсы были фигурой речи. Пока что Танечка притащила трикотажное серое платье, от которого вкусно пахло дезодорантом «Бокаж» (я обожаю этот запах!), и велела мне переодеться. В кроссовки запихнула смятые газеты, «чтобы впитали влагу». А мокрые брюки и футболку она стала сушить утюгом в соседней комнате: я слышала, как из заднего кармана штанов выпали мои копейки.

Платье сидело на мне просто идеально.

– Тебе идёт, – сказала Александра Петровна. – Здравствуй, Ксана.

Она только сейчас вошла в комнату и смотрела на меня, как будто встретила в первый раз.

– Я так долго тебя не видела! Подросла, поярчела…

А это ещё что за слово? Раньше я была, по её мнению, недостаточно яркой? Или она так намекает на мою косметику? Я, действительно, чрезмерно сегодня накрасилась – и левый глаз выглядел куда ярче, чем правый.

– Голодная? Сейчас будем ужинать. Или вначале чайку горячего?

Она не дождалась ответа, просто ушла на кухню, а я осталась в гостиной в одиночестве – в чужом сухом платье. Дождь барабанил по стёклам, как будто злился, что не может до меня добраться. А я смотрела по сторонам, вспоминая, как впервые оказалась в этом доме и он показался мне точной копией нашей квартиры. Сегодня это была не копия, а скорее отражение в зеркале. Как в моей любимой книжке про Алису. Я любила «Алису в Зазеркалье» и, когда была маленькой, много раз пыталась пройти сквозь зеркало. На зеркале оставались отпечатки губ и носа, и мне потом попадало от мамы. «Страна чудес» – про карты, а «Зазеркалье» – про шахматы, любимую папину игру, которой он много раз пытался увлечь и меня, и Димку. Вот и здесь на полке всунута между книгами знакомая шахматная доска. И бледно-жёлтая книжка на английском, вышедшая в русском издательстве «Прогресс», Alice in Wonderland – родная сестра моей английской «Алисы», подаренной папой ко дню рождения… Сестра вошла в комнату – и я, вскочив с места, зачем-то двинулась ей навстречу. Я находилась в реальности, она – в Зазеркалье? Или это я жила в зеркале, а она – в настоящем мире?

– Пойдём за стол, мама зовёт!

Вот кухня у них была совсем не такая, как наша, – вся в красных тонах: занавеска, посуда, жестяные банки для круп. Мама всегда мечтала о таких банках – красные в горошек с белыми надписями «Рис», «Мука» и так далее. Но мама ни за что не стала бы принимать гостей в кухне, накрыла бы стол в комнате. Александра Петровна сняла фартук, поправила волосы рукой, и я почувствовала к ней неприязнь.

Она сделала салат из сыра с чесноком и варёными яйцами, пожарила мясо (жёсткое, мама лучше готовит!); к чаю был вафельный торт, который я терпеть не могу. Сама почему-то не ела, смотрела на нас с Танечкой. Меня удивило, что Александра Петровна, не стесняясь, налила себе вина из бутылки и пила его медленно, с брезгливым выражением лица, как лекарство.

Танечка болтала без умолку – я вспомнила «непринуждённые разговоры», которые Михаил Яковлевич Лёвшин заставлял своих детей вести за столом в Полтаве. Говорила много лишнего, я половину не понимала. Очнулась, когда она упомянула Тараканова.

– Ты действительно училась в одном классе с его дочерью? – переспросила Александра Петровна.

И я, сама не понимаю зачем, сказала, что не просто училась, но дружила и дружу с Ирой, а Димка с ней встречался и сейчас переписывается из армии.

– Но это совершенно недопустимо! – сказала Александра Петровна, нахмурившись и отставив в сторону бокал с вином. – Отец хотя бы знает?

– Знает, конечно. Он вам не рассказывал?

– Нет.

Она была явно недовольна, что папа скрыл от неё такую историю, – я видела, что Александра Петровна нервничает: ногтем рисует круги на кухонной клеёнке, тоже красной, в клетку.

Танечка принесла альбом с фотографиями – и снова было Зазеркалье, потому что у нас дома точно такой же альбом в бархатной шубке-обложке заклеен снимками только наполовину, а потом они просто вложены между страниц целыми пачками, некоторые в чёрных конвертах из-под фотобумаги. А этот альбом был заполнен, все снимки аккуратно наклеены и подписаны. «Ёлка в Горном институте, 1979 год. Танечка и Ксана Лесовая». Получается, мы виделись с Танечкой и раньше: вот она, выше ростом, в красивом платье с нижней юбкой, позирует рядом со мной. На мне сшитый мамой из синего подкладочного шёлка костюм мушкетёра: плащик без рукавов с нашитыми фигурными крестами, папин берет с хвостиком, как у жёлудя, к которому мама пришила перо от какой-то лесной птицы, рубашка с кружевными манжетами, большой воротник и шпага из картона и фольги. Я такая нелепая в этом берете, да ещё и гримасу скорчила.

– Танечка тогда проявила смекалку, – включилась в разговор Александра Петровна. – У неё не было карнавального костюма, а за них на ёлке давали призы. Она пристроилась к тебе и заявила: я, дескать, Констанция Бонасье! И действительно получила тогда приз. Серёжа так смеялся!

Она произнесла папино имя и вспыхнула – то ли специально проговорилась, то ли для самой себя неожиданно… Я ничего не сказала, только посмотрела на неё тем взглядом, который так не любит мама (она говорит, что в такие минуты ей кажется, будто бы из меня смотрит кто-то другой). Танечка вышла из кухни, забрав с собой альбом, и закрыла застеклённую дверь с таким будто бы тенью выложенным орнаментом. Я сидела напротив двери и видела, что сестра преспокойно подслушивает под дверью: пятно её синей кофточки застыло в некотором отдалении.

– Ксана, я понимаю, какое у тебя от всего этого складывается ощущение, – дрожащим голосом сказала Александра Петровна. – Но мы с твоим папой ничего не можем изменить. Мы действительно очень сильно любим друг друга.