Каждые сто лет. Роман с дневником - Анна Матвеева

– Я так тебе благодарна за всё это. – Дуся обвела площадь Палюд широким жестом, захватив одним движением ратушу, фонтан Правосудия и аптеку XIV века, в стену которой вмонтирован механизм с пляшущими в урочный час фигурками. – У меня такой кризис был! Я целыми днями сидела у окна, как старуха, думала, ну хоть бы какую завалящую работку мне подкинули… И тут ты звонишь – просто как будто услышала!

Дуся умела благодарить – не скатывалась в назойливость, не повторяла одно и то же, смущая Ксану, но с каждым словом убеждала её, что решение было принято верное. Ещё одному человеку в результате стало лучше. Ну а про Наташу она постарается не думать, хотя в Лозанне та мерещилась ей буквально на каждом шагу.

Подруга заплатила за обед, хотя Ксана собиралась взять это на себя и таким образом извиниться за опоздание. Но Дуся сделала ход конём – ушла как будто бы в уборную, а сама выловила у стойки бара официантку и отдала ей деньги. Ксана подивилась этакой изобретательности и отследила внутри себя привычное, хоть и не ставшее от этого менее противным чувство радости от очередной экономии. Дуся крепко чмокнула её в щёку и поспешила на встречу с клиентами – подошвы босоножек сочно шлёпали по румяным пяткам, и мужчина за соседним столиком присвистнул ей вслед. Ксана осталась за столиком одна и с удовольствием закурила сигарету из оставленной Дусей пачки (то ли специально оставила, то ли нет – выяснять было поздно).

– Все уже бросили, а она курит! – сказал кто-то за её спиной по-русски.

Ксана обернулась и увидела высокую женщину в тёмных очках. Женщина улыбалась, не стесняясь своих неровных зубов, и на глазах превращалась в Славку.

– Я уже собиралась лезть к собору, а тут смотрю – сидит, дымит!

Славка уселась за стол, плюхнула на свободный стул холщовую сумку с надписью Opéra de Paris и сказала:

– Это всё тебе. Так что сама и носи теперь свои тетрадки.

Свердловск, июнь 1987 г.

Старый дневник Ксаны

Со вчерашнего дня дует какой-то сумасшедший ветер – у меня болят сразу и затылок, и глаза. А может, это потому, что я впервые в жизни не спала всю ночь. Мама сказала, чтобы я не вздумала писать Димке о том, что случилось. Совершенно лишнее предостережение, я и не собиралась.

– Теперь-то он сделает правильные выводы, – заявила мама.

А папа возразил:

– Дмитрий у нас рыцарь. Теперь-то, – он слегка передразнил маму, и это вышло грубо, – он никогда её не бросит.

Виталия Николаевича Тараканова арестовали в парке Маяковского, на скамейке у «чёртова колеса». Так мои родители называют колесо обозрения, и это впервые в жизни показалось мне правильным. Виталий Николаевич действительно походит на чёрта, странно, что я не видела этого раньше. Даже не чёрта, а чёртика из каслинского чугунного литья, который «делает нос». Он и вчера, на следственном эксперименте в лесопарке, как-то весь дёргался, мельтешил. Заискивал перед милицией, улыбался.

Как я попала на следственный эксперимент? Хороший вопрос. Его мне задал Валентин Петрович, когда увидел, что я стою рядом с берёзой, наблюдая за следователями – там даже был один с кинокамерой. Ириному отцу дали что-то вроде манекена, и он показывал на этом манекене, как подошёл сзади к жертве и что с ней делал.

– Я вот так её взял, ну и немножко придушил потом! И вон там в кустах спрятал. А цепочку снял, да. На память взял.

Это прозвучало задорно: он как будто призывал следователей вместе с ним порадоваться тому, что он совершил и как ловко это было исполнено.

– Понимаешь, Лесовая, он просто уже не мог больше молчать о том, что делает, – сказал Валентин Петрович. – Ему надо было с кем-то поделиться. Поэтому он и стал убивать чаще – прежней дозы не хватало.

Он говорил со мной очень серьёзно, как будто я взрослый человек. Даже угостил сигаретой. А потом опомнился и строго спросил:

– И всё-таки что ты здесь делаешь, Лесовая?

А я, честное слово, случайно проходила мимо! Меня мама попросила забрать какие-то семена у её коллеги, которая живёт прямо у лесопарка. И я с этими семенами в сумке решила срезать уголок до остановки. Сначала подумала, что в лесопарке снимают кино, а потом подошла ближе, увидела Валентина Петровича и узнала Тараканова – он обнимал манекен, как живого человека.

Арестовали его неожиданно. Пока Валентин Петрович готовился предъявить обвинение (браслет, подаренный мне Ирой, был снят с руки очередной жертвы, всего их было восемь), в парке Маяковского появилась добровольная дружина. Несколько молодых мужчин – обычные люди, у которых было свободное время по вечерам, – ходили по дорожкам, изображая из себя слегка подвыпившую компанию. А сами зорко наблюдали за людьми, гулявшими в парке, особенно в том месте, где он переходит в лес. У «чёртова колеса» дружинники увидели парочку на скамейке – мужчину средних лет и бледную девушку с закрытыми глазами. Она уже была мёртвой, эта Марина Семёнова, двадцатипятилетняя медсестра из военного госпиталя. Восьмая – и последняя – жертва маньяка. Тараканов её уже задушил, но не успел затащить в кусты – место он выбрал на сей раз неудачное, а может, ему действительно наскучило из года в год делать одно и то же, вот он и решил исполнить свой номер перед широкой публикой.

Дружинники спросили:

– Что случилось?

Виталий Николаевич, обнимая мёртвую Марину, приветливо сказал:

– Да выпила чуток. Не волнуйтесь, ребята, мы сами разберёмся! Дело молодое.

Один дружинник был по образованию медицинским работником и заметил, что девушка сидит в неестественной позе, а мужчина держит её так, чтобы не видно было шею. Медицинские работники прекрасно умеют отличать живое тело от мёртвого. Когда дружинники принудили Тараканова встать со скамейки, голова девушки откинулась назад, на шее были «следы удушения».

Вот так его и арестовали, убийцу Кати Волковой, Ольги, Бланкеннагель и других женщин, девушек и даже девочек. Кате Волковой было всего одиннадцать лет, украшений она не носила, поэтому Тараканов забрал из её школьного портфеля пенал с фломастерами. Отдал своим дочерям: фломастеры были дефицитом. А пенал он дома отмывал, потому что тот был подписан Катиной рукой. Это мне потом рассказал Валентин Петрович, двести раз попросив никому не говорить. Я и не говорю, я же понимаю, что это дело особой секретности.

Тараканов убивал и в других местах, по всему городу. Следователи возили его по всем этим паркам и рощам, и он рассказывал в подробностях, как и что делал. Студентка художественного училища рисовала с натуры цветущую яблоню, и он напал на неё сзади. А потом приходил к тому месту, где лежал труп (студентку долго не могли найти), присыпанный сверху листьями, и заново переживал убийство.

– Сам понимал, что рискую, – делился Тараканов со следователями, – ведь все знают, что убийцы приходят на место преступления, но ничего не мог с собой поделать. Как будто меня что-то влекло.