Когда деревья молчат - Джесс Лури

– Мой сын – ровесник Габриэля.

Этот проблеск доброты почти убедил меня заговорить, рассказать всё, что я знаю – что все мальчики были на моем автобусе, что автобус каждый день ездил прямо мимо того места, где остановился Бауэр, что нападения, должно быть, начались примерно в то же время, когда Бауэра выгнали из дома, что его, Бауэра, жетоны издавали тот щёлкающий звук, когда он был взволнован, тот самый звук, который, по словам Рики, издавал человек, напавший на них. Я даже собиралась рассказать ему о папе и о том, что наша ситуация не такая срочная, как у Габриэля, но если у них будет свободное время, не могли бы они выяснить, помогает ли мой папа Бауэру что-то делать с мальчиками и подвалами, а ещё, пожалуйста, спасите меня и Сефи, пока мой отец не поднялся по лестнице!

Я открыла рот.

Офицер Кент приподнял бровь. «Я выслушаю», – говорила она.

Папа с мамой напряглись.

Все слова были там, прямо на краю моих губ, как горькие таблетки, которые я отчаянно хотела выплюнуть, но не могла. Это было бы бесполезно. Бауэр сказал мне, что полиция уже знает, что все мальчики были на моем автобусе. Бауэр был полицией. А ещё папа сто раз говорил нам с Сефи, что самое худшее, что мы можем сделать – это сказать. Я проглотила всё это, как большой глоток яда, не отрывая глаз от своих ног.

Офицер Кент, наверное, наблюдал за мной, но я не знала. Я не могла оторвать взгляд от земли, пока он не заговорил.

– Позвоните, если что-нибудь увидите, – наконец сказал он. Я подняла глаза, и наши взгляды встретились. – Если у нас будет хоть что-то, то мы сможем войти и поискать твоего друга.

Папа встал передо мной, схватив карточку, которую протягивал офицер Кент. Я заметила, что он держал Сефи так крепко, что оставил следы пальцев на её обнаженном плече.

Взгляд офицера на мгновение задержался на мне, а затем он скользнул в свою машину и уехал.

Отец начал пить, как только офицер уехал, его настроение было чёрным, как смола. Мне хотелось закричать на него, сказать, что он не имеет права занимать всё внимание, каждую минуту каждого дня моей жизни, что вообще-то у других людей тоже есть чувства, заботы и потребности.

Но я не сказала ни слова.

Я нашла маму на кухне, она внимательно изучала свои кулинарные книги. Мои мышцы дрожали, кожа была слишком натянута. Мне так хотелось больше ни о чем не думать. Спать было ещё слишком рано.

– Я пойду в свою комнату и почитаю.

– Мне нужна помощь с ужином.

Было только четыре часа дня.

– Сейчас?

– Ага. Позови Сефи.

– А мы не можем съесть то, что осталось? Мы же почти не ели на моей вечеринке.

Её губы сжались.

– За пререкания будешь ещё больше делать. Иди собери яйца.

Я почти ей напомнила, что сегодня мой день рождения. Почти.

– Хорошо.

Я позвала Сефи на кухню, а потом потопала на улицу. Солнце было слишком ярким, цикады слишком громкими, воздух слишком влажным. В курятнике меня раздражали кудахтающие куры. Я собрала четыре тёплых коричневых яйца. Как только я взяла их в руки, то поняла, что больше всего на свете хочу бросить их в папину студию.

Я спустилась с холма, лишь раз оглянувшись на дом. Папа до конца дня будет сидеть с приклеенной к креслу задницей. Я, мама и Сеф будем прислуживать ему, приносить обед, убирать за ним, хотя он почти не приносит нам денег. Мы подавляли наши собственные чувства и переживания, чтобы создать максимальное пространство для его рассказов о том, как ужасна была его жизнь.

Мы будем делать это сегодня, мы будем делать это завтра, мы будем делать это всегда.

Я выругалась, когда бросала каждое из этих четырёх яиц в заднюю (я же не тупая) стену студии, по одному треснувшему яйцу на каждого треснувшего человека в этой семье. Их мерзкий рыжий желток скользнул вниз по стене. Я судорожно вздохнула и вытерла лицо.

С днём рождения, Кэсси.

Я уже направлялась обратно к дому, когда решила зайти в амбар. Я не была там с тех пор, как столкнулась на вечеринке с сержантом Бауэром. Похоже, он был очень хорошо знаком с планировкой. Я рывком распахнула входную дверь. Рисунок трёхголовой собаки всё ещё был на доске.

Я полезла вверх по крутой деревянной лестнице к кровати, которая выглядела так, будто там недавно спали.

Так и было. Рядом на столе лежали журналы «Пентхаус» и «Изирайдерс», а ещё пепельница, полная косяков, с листком бумаги. Информация, написанная на нём, была организована в три колонки: имена в крайнем левом углу, цифры и унции в середине и суммы в долларах в крайнем правом. В некоторых долларовых суммах была проставлена строка, в других – нет. Первые имена совпадали с некоторыми завсегдатаями вечеринок. Папа, должно быть, продавал им траву или грибы, только почерк на листке был не его.

Я сунула листок в задний карман и побрела к дому.

– Я еду на работу, – заявила мама после ужина.

Папа уже слишком напился, чтобы спорить.

– Я думала, ты уже всем проставила оценки, – удивилась я.

– Ну конечно, – рассеянно сказала мама. – Но я забыла забрать свои цветы домой на лето.

Мы с Сефи обе выглянули в окно. Для мамы было странно ехать на работу в такое время, но у неё были ключи.

– Когда ты вернёшься? – спросила Сефи.

– Поздно, – ответила мама, целуя папу в макушку. Он притянул её, чтобы поцеловать в губы. Её плечи напряглись, как крылья курицы, но она позволила ему закончить, прежде чем схватить сумочку и выйти.

Папе потребовался ещё час, чтобы отключиться пьяным, откинувшись на спинку кресла, с открытым ртом и блестящей слюной на нижней губе. Теперь я могла управлять телевизором. Там показывали «Империя наносит ответный удар». Это мой первый шанс посмотреть его. Все дети в мире, кроме нас Сефи, смотрели фильм в кинотеатре три года назад. Мне приходилось притворяться, что я знаю, о чём речь, когда они издавали звуки пиу-пиу и говорили о тёмной стороне.

– Я сделаю попкорн, – сказала я Сефи, когда она спустилась. Все время с тех пор, как ушла мама, она либо висела на телефоне, либо сидела в своей комнате.

– Я иду гулять.

– Что? – Я оторвала взгляд от телека. Она красиво завила волосы, как у Фэрры Фосетт. Я видела очертания её сосков сквозь облегающую футболку. – С кем?

– С Уэйном и Чако.

– А папа разрешил?

Она скорчила рожицу в его сторону.

– Я вернусь ещё до того, как он проснётся.

– А как же мама? – Я действовала отчаянно. Я не хотела оставаться в доме одна с папой.