Тигры в красном - Лайза Клаусманн

Говорить больше не о чем, по крайней мере, ты дал понять, что в моем случае приговор обжалованию не подлежит. Мне жаль, что ты так решил, но я желаю тебе удачи. И счастья.

Я больше не буду писать, раз ты так хочешь. Будь добрым с Ник. Наконец-то я смогла написать ее имя.

Ева.

И она осталась верна своему слову. Она больше не писала. Она-то прекрасно понимала, что это было — неудачный роман военного времени, клише. А он был слепым дураком.

В скобяной лавке Хьюз выбрал красный нож со всеми возможными приспособлениями, включая пинцет и маленькую костяную зубочистку. Может, Ник и права. Может, мальчику нужно лишь небольшое наставление.

Он держался за эту оптимистичную идею всю обратную дорогу домой, но она исчезла в тот миг, когда он вручил подарок Эду.

Эд вертел ножик в руках, завороженный яркой, сверкающей вещицей, точно сорока.

— Спасибо, — поблагодарил он.

— Рад, что тебе нравится, — сказал Хьюз. — Мой отец подарил мне такой, когда я был маленьким, перед вступлением в бойскауты.

Слова эти были далеки от правды, но показались Хьюзу уместными в данной ситуации.

— Ножик мне очень пригодится, — сказал Эд.

И, не сказав больше ничего, развернулся и вышел из дома.

Хьюз смотрел сквозь москитную сетку, как мальчик спускается по ступеням и выходит за ворота. Будь он неладен. С этим парнем и в самом деле что-то не так, а он взял и подарил ему нож. Хьюз вышел на веранду. Эд уже исчез. Ник стояла у живой изгороди и срезала увядшие бутоны, лицо ее разрумянилось на солнце. Ржавыми ножницами она отсекала от стеблей пожухшие цветы. Она не хранила ножницы в чехле, и морской воздух постепенно разъедал металл. Но с розами она была бережна, тонкие загорелые руки осторожно раздвигали стебли, чтобы добраться до поблекших цветков и лишних побегов.

Рядом валялась перевернутая садовая корзина, красные лепестки рассыпались у ног Ник. Что-то в этой сцене показалось ему знакомым, и тут же нахлынул запах моря — как тогда, в маленькой комнатке горничной наверху.

Ник была без перчаток, он увидел, как, уколовшись, она отдернула руку. Нахмурив брови, изучила палец, повернувшись к свету. Хьюзу почудилось, что в глазах у нее стоят слезы. Но она не заплакала.

Он поспешил к ней, осмотрел крошечную алую точку там, где шип проткнул кожу. Сунул ее палец себе в рот. Она смотрела на него, щурясь от солнца. Так они стояли какое-то время, не шевелясь, молча глядя друг на друга. Ник коснулась другой рукой его лица. Затем отняла палец и продолжила срезать увядшие розы.

Позже в тот же день, спустившись в свою мастерскую в подвале, чтобы починить раму от картины, Хьюз нашел мышь. Маленький зверек был распорот, зубы оголились в первобытном крике, из глаза торчала костяная зубочистка. Хьюз осторожно вытащил зубочистку, рука у него дрожала, когда он наклонился поднять мышь. Прошло несколько минут, прежде чем он сумел заставить себя прикоснуться к трупику. Он отвел глаза, опуская мышь в мусорное ведро.

Через неделю после приезда Хьюза наконец наступила жара, грозившая Острову все лето. Хьюз поехал в скобяную лавку за вентиляторами для спален наверху, но обнаружил, что все распродано. Воздух в доме стоял неподвижный и плотный — как на душном болоте. Снаружи было еще хуже, солнце жгло кожу и траву, обращая песок под ногами в раскаленную лаву. Нежные цветы альбиции осыпались, устилая зловонным покровом лужайку и ступени веранды. Каменная дорожка была усеяна хрупкими оболочками мертвых насекомых, точно эти создания зажарились заживо, пытаясь доползти до спасительной тени дома.

Удивительно, но дети, похоже, совершенно не страдали от зноя, хотя и проводили все дни под раскаленным солнцем. На Дейзи, к счастью, не сказалась история с мертвой горничной, она целиком была сосредоточена на теннисном матче. Эд, как Хьюз и надеялся, увлекся скаутской программой.

Хьюз обнаружил, что зной оказывает на него странное воздействие. То была не вялость Хелены, завернувшейся в алкогольный кокон. Это больше походило на лихорадку, когда кожа становится слишком чувствительной. И он постоянно думал о Ник. Днями напролет он едва ли не одержимо наблюдал за ней.

На следующий день после его приезда в Тайгер-хаус они занимались любовью, а потом Хьюз пытался припомнить, когда же это случалось еще. Желание в тот раз накатило внезапно, застало его врасплох. Они спорили, стоит ли Дейзи продолжать занятия теннисом. И вдруг что-то изменилось. Ник опять заговорила о португальской девушке, задрожала. Он обнял ее, успокаивая, и ее вера, что он может все исправить, ее мокрое лицо, прижавшееся к его плечу, тепло ее тела завладели им. Он вдруг понял, что едва не срывает с нее платье, стараясь добраться до ее кожи, ощутить вкус соли и лосьона.

Эпизод этот засел у него в голове. Убийство или жара были тому виной, но Хьюз начал замечать трещины в идеально отполированной броне, щелочки в доспехах жены. Некую небезупречность, которую разве что не потрогаешь. Такого не было уже очень давно.

Хьюз держался скованно. Прикосновения к Ник были сродни прикосновениям к оголенному проводу. От всего этого, вкупе с жарой, ему мнилось, будто его поразило какое-то тепловое безумие. И хотя Ник постоянно находилась рядом, он чувствовал, что часть ее где-то далеко, вне досягаемости.

Однажды утром Хьюз проснулся один в их постели. Несмотря на ранний час, в воздухе не ощущалось свежести, пижама липла к влажному телу. За окном над гаванью вставало солнце, в доме было тихо. Ник он нашел в столовой — в руке поник забытый лист бумаги, на столе лежала стопка приглашений на вечеринку. Она читала стихи, он помнил этот сборник, в первые дни их брака она читала ему стихи из него в постели. Локоть уперт в столешницу полированного ореха, губы беззвучно шевелятся, лицо занавешено рассыпавшимися волосами. Задняя часть дома выходила на запад, и по утрам здесь было довольно сумрачно, но он видел, как пот капельками собирается у нее на шее, смачивает край ночной рубашки. Он стоял в дверях, раздумывая, подойти к ней или нет, но ее одиночество было таким завершенным, что он почувствовал себя нежеланным гостем. Какое-то время Хьюз смотрел на нее, потом бесшумно удалился наверх, в ванную.

Его одиночество тоже сделалось концентрированным, куда острее прежнего, до того, как открыл Ник заново. Каковы бы ни были ее мысли, она прятала их за лихорадочной подготовкой к вечеринке. Часами она корпела над составлением меню, чтобы после отвергнуть его целиком, сверяла записи но какому-то главному своему списку, и писала, писала, время от времени встряхивая рукой. Он мог бы предложить ей помощь, и она отправила бы его с поручением, например, на почту, купить еще марок, но в Хьюзе нарастала необъяснимая неприязнь к вечеринке, почте, маркам — точно все это были его личные соперники.

Поэтому Хьюз сосредоточился на «Звезде», проводя дни у лодочного сарая, зачищая и перекрашивая обшивку и старательно не думая о Ник.