Высокие отношения - Михаил Рагимов

Стражников Хото не любил еще больше, чем гиен. Но Бригг за долгий путь стал своим. И клинок рыжебородого кнехта, войдя ему в живот, перерубил еще одну нить, связывающую с Сиверой. И прошлым. Настоящее ему категорически не нравилось, а будущее казалось столь туманно-размытым, что становилось страшно — мало ли что за твари водятся в этаком тумане⁉

Одно хорошо — Бригг умер почти мгновенно. Похоже, корд достал до позвоночника. И стражник не мучался. Лицо, по крайней мере, не исказило болью. Одно лишь удивление…

Дверь за спиной отворилась. На крыльцо вышел Бьярн. Хото молча кивнул старику.

— Тошно? — спросил рыцарь, на удивление, без привычной глумливости.

Хото отвернулся.

— Молодой ты еще, — вздохнул Бьярн, — потому и кажется, что с каждым погибшим или умершим товарищем, ты умираешь и сам. Херня все это. Вокруг тебя мрут, а ты все идешь и идешь. И время идет. И ничего не меняется. Только все меньше, тех, кто помнит тебя прежним. А потом и вовсе, не остается никого. И ты живешь, живешь… И нахрен забываешь, каким ты, собственно и был когда-то. А потом смотришь в воду, и видишь старого мудака…

— Пошли, выпьем, — сказал Хото, по-прежнему глядя мимо, — старый мудак?

— Завтра снова бой, — покачал головой рыцарь.

— Тебя это когда-то останавливало? — ответил Высота.

— Умеешь уговаривать, — натужно хохотнул Бьярн.

— Только, чур без твоих умствований, ладно? А то нахватался среди этих стен всякой глупости…

— А что, прежний Бьярн был лучше? — склонил голову на плечо старик, пытливо уставился своими пятнистыми глазами.

— Привычнее.

— Я постараюсь, мастер Хото. Но не обещаю.

* * *

Лукасу хотелось забиться в угол, накрыться плотным одеялом, и сидеть в тишине и темноте. Чтобы ничего не видеть и ничего не слышать…

Чем дальше, тем становилось страшнее. Вчера он только и успел, что два раза выстрелить в набегающую толпу, а затем послать третью стрелу в спины.

Сегодня Изморозь стрелял так много, что сбился со счету. А после — на парапет напротив него, упала лестница, кроша облицовку. И, не успел Лукас и подумать, что неплохо бы ее скинуть, как на стену полезли воющие и вопящие враги, размахивая тесаками и копьями.

Лукас выстрелил в первого, увидел, как стрела пробивает лицо, погрузившись по оперенье. Изморозь обрушил приклад на голову следующего, а потом откуда-то сбоку вылетел визжащий что-то страшное стенолаз. Сабля с навершьем в виде головы дракона, так и мелькала — куда там молнии! От убитых плескало кровью и ужасом. Изморозь так и застыл с разбитым арбалетом в руках.

А потом Хото обернулся. И Лукас понял, что это лицо будет являться ему во снах до конца жизни.

Изморозь передернуло. Он, стараясь не глядеть в темный угол, где сгущалась тьма, которую свечи не могли одолеть, встал. Сходить в кладовую, взять вина…

Монашек, ответственный за хранение, будет кривиться и поджимать губешки. Но то его беда! Отец Вертекс самолично, при всех, приказал выдавать наемникам столько, сколько им потребуется! А Изморозь сейчас тоже наемник! Правда, хреновый. Вопрос о плате так ни разу и не поднял. Ну то ладно, пусть у Марселин голова болит…

Лукас потоптался перед выходом. На всякий случай, прихватил с собой разбойничий корд, возвращенный монахами в первый еще день. Уговаривая сам себя, что боится не темноты, а возможных лазутчиков, которые в этой самой темноте так и прячутся. Дрожащими руками зачиркал по огниву, поджигая отсыревший факел…

В монастыре стояла тишина, нарушаемая лишь чуть слышными стонами из лазарета и трапезной. Да скрипели колючими ветками кусты.

Проходя мимо одного из полуразрушенных помещений, Лукас с трудом подавил желание ускорить шаг. Что-то там шебуршилось. Может, там бродил мяур, полюбивший ночные одиночные прогулки?

Обозвав себя последним трусом, Изморозь переложил факел в левую руку, правой взялся за рукоять корда, обтянутую «ящером» — шершавой кожей ската. Прошел сквозь проем — двери не было давно. Поднял факел, освещая внутренности. И чуть его не выронил.

На стропилине, то ли на веревке, то ли на старых вожжах висела Мейви. Неестественно запрокинув голову. И ноги ее земли не касались. Сверху, на стропилине, как раз на веревке, сидела огромная крыса. Чистила усы цепкими розовыми пальчиками.

Глава 30

Схватывающий узел

Монахи воткнули заступы в вершину кучи, начали стягивать свежую землю вниз. Комья посыпались лавиной, заваливая серое полотнище.

— Прах к праху. Грязь к грязи и в грязь…

Высота молниеносного движения не уловил. Марселин коротким тычком в плечо чуть развернула стенлаза… Следующий удар пришелся в подбородок.

Хото не устоял на ногах. Упал на спину, ошарашено покрутил головой.

— Ну ты и тварь!

Высота лежал на камнях, глядя на девушку. Та же, встав над поверженным противником, коснулась рукояти чинкуэды, но, лишь плюнула ему на грудь и, крутанувшись на пятке, ушла. Вслед за воительницей потянулись и остальные. На лежащего стенолаза косясь крайне неодобрительно. Ну хоть не плевали, уже хорошо.

— Вставай, — протянул руку Бьярн.

Хото помощь принял, не кобенясь. Старик выдернул его вверх, поставил на ноги. Заботливо отряхнул. Стенолаз коснулся двумя пальцами подбородка. Кивнул вправо-влево. Тут же скривился.

Монахи, посматривая на двух оставшихся наемников, засыпали могилу, в которой упокоилась Мэйви и малая часть Йоржа.

Рядом чернели еще могилы. В одной лежал Бригг, в другой — арбалетчик из компании Мартина. Хото его имени не запомнил — слишком много новых лиц, а голова одна — всех не упомнить. За стрелком — монах, которого убило собственное оружие… Дальше тянулись старые, просевшие. На некоторых не было никаких отметок — ни камней, ни плит. Вот так пройдет лет двадцать, никто и не вспомнит, кто где.

Высота посмотрел на розовеющее солнце, понемногу выбирающееся на небосклон. Еще немного, и запоют рожки, подавая сигнал к бою…

Высота потер ноющий подбородок.

— Он, предав ее любовь, погиб, пытаясь убить злодея. Она, узнав, повесилась от горя. Песня, чтоб ее…. Выдумка плохого поэта! Жаль, стихосложенье не мое. А то сочинил бы! И осталось бы в веках. В любом кабаке слезами, чтобы умывались! И срать, что дохлый герой был тем еще кобелем и ворюгой. А дама его — и вовсе блядовала направо и налево. Зачастую даже не за деньги, а по веленью левой пятки. А на ее могиле, похмельное говно еще и грязно шутило…

— Сам не сложишь, запомни, и перескажи другим. Вдруг да попадется пристойный поэт. А не этот, недоубийца… Если повезет, то сложат и споют так, что всем, и в правду, будет плевать на то, кем они были при жизни.

— Главное, теперь штурм пережить. А то уйдет все в землю вместе с нами. К ним. Только нам даже могилы не достанется. Сволокут в кусты за ноги, да бросят. А то и так оставят.

— Переживем, не ссы.

— Откуда такая уверенность, Бьярн?

Старик пожал плечами, устремил взгляд куда-то вдаль, за горизонт.

— Ты заходил в собор?

— Что я там не видел? — фыркнул Хото. — Мрамор и фальшивую позолоту? Все храмы похожи. Видел один — видел все.

— Надо было бы пройти чуть дальше. Тогда бы понял, что к чему. И что есть, ради чего пережить этого ублюдка.

— Та фреска? — удивился Высота. — Она и тебя свела с ума? Будешь тому малохольному краски растирать, надеясь, что он сумеет повторить? Ебанулся ты, старик, точно тебе говорю!

— Тебе говорили, что ты та еще гнусь?

Хото кивнул.

— Миг назад, я валялся на жопе из-за этого. И чуть челюсть не сломали. Так что, моя гнусность — вот совсем не открытие, знаешь ли.

— Я и сам не лучше. Но иногда стоит пробовать стать лучше. Хотя бы за пару дней до смерти.

— И в чем выгода-то? В смысле, чтобы стать лучше? Или думаешь кровью наемников Руэ смыть свои грехи? По одному на один?

Бьярн заулыбался, словно Высота сказал что-то очень смешное.

— Чего лыбишься, как параша? — неожиданно грубо уточнил Хото.

— Эк тебя! Надышался тюремного духу от каторжников?

Высота неопределенно помотал головой.

— У сиятельного рыцаря Руэ не хватит народу, чтобы смыть все мои прегрешения. Ибо список долог, скорбен, но местами забавен, врать не буду… Не в этом дело. А в справедливости!

— Помнится, когда я прошлый раз слышал про справедливость, дело кончилось двумя дюжинами трупов. Как мы тот кабак не спалили…

— А потом и наш общий друг помер. И даже не один, — поддержал Бьярн. — Но тут не та справедливость, о которой