Дочь тумана и костей - Лэйни Тейлор

Он скоро умрет.

Окружающий его мир утратил очертания. Морской туман поглотил пляж Балфинча, и Акива слышал, как о песок разбиваются волны, но увидеть мог только лежавшие тела погибших: серые холмики, окутанные туманом. Кто лежит — химера или серафим, трудно сказать. За исключением того, что находился рядом с ним. Этот лежал всего в паре метров, с мечом Акивы, воткнутым в тело. Зверь был наполовину гиеной и ящерицей, уродливым чудовищем, которое распороло его плоть от ключицы до бицепса, раздирая его кольчугу так легко, словно она была тряпичной. Эта тварь накрепко прилипла к нему, впиваясь зубами в плечо Акивы даже после того, как он проткнул бочкообразную грудь этой твари. Акива провернул свой клинок, сунув его еще глубже, и снова провернул. Из пасти монстра вырвался душераздирающий крик, но он не отпускал Акиву пока не издох.

Акива лежал, ожидая смерти, как вдруг затишье после боя прервалось оглушительным ревом. Он напрягся и прижал посильнее руку к ране. Позже, он будет удивляться, почему так сделал. Он должен был бы отпустить руку, чтобы умереть прежде, чем они доберутся до него.

Враг прочесывал поле битвы, добивая раненых. У них и так ушел день на то, чтобы оттеснить серафимов в оборонительные сооружения в заливе Морвен, и пленные их не интересовали. Акива должен был всеми силами ускорить приближение смерти, дать себе спокойно истечь кровью, словно погрузиться в сон. Враг не будет столь же милостив.

Что заставило его ждать? Надежда на убийство еще одной химеры? Но, если это действительно было так, почему же он даже не попытался дотянуться до своего меча, а просто лежал, сжимая свою рану, цепляясь за последние минуты жизни?

И вот тогда-то он и увидел её.

По началу это был всего лишь силуэт. Огромные крылья летучей мыши, длинные рога газели, острые как копья — звериная составляющая врага. Черная ненависть охватила Акиву. Он лежал и наблюдал, как она остановилась сначала около одного трупа, а затем подошла ко второму. Подойдя к телу гиены-ящера, она довольно долго простояла над ним. Что она там делала? Обряд над усопшим?

Она повернулась и направилась к Акиве.

По мере приближения, её всё отчетливее становилось видно. Она была стройная, длинные ноги — человеческие бедра, которые ниже колен переходящие в гладкие ноги газели, заканчивающиеся раздвоенными копытами, от чего казалось, что она будто всё время балансирует. Её крылья были сложены, в походке, одновременно изящной и напряженной, чувствовалась мощь. В одной руке она держала серповидный нож, а второй, точно такой же, покоился в ножнах на бедре. Другой рукой она сжимала длинный посох, который не был оружием. Он был изогнут, как пастуший, и на нем было нечто, отливающие серебром — фонарь? — свисающие с одного конца палки.

Нет, не фонарь. Оно испускало не свет, а дым.

Всего несколько шагов, и вот её копыта утопают в песке, и туман открыл их лица друг другу. Она встала как вкопанная, увидев, что он жив. Акива напрягся, готовый к тому что она сейчас зарычит, сделает выпад, его накроет новая волна боли и он, наконец, падет от её клинка. Но девушка-химера не шевельнулась. Довольно долгое время они просто смотрели друг на друга. Она склонила голову на одну сторону, словно любопытная птичка. Она не издавала никакого рычания. Её лицо было завораживающим.

Непостижимо насколько она была прекрасна.

Она подошла на шаг ближе. Акива же всё это время наблюдал за её лицом. Его пристальный взгляд соскользнул к длинной шее и к ключицам. Её сотворили на славу, химера была грациозна и изящна. Волосы у неё были короткими, словно лебяжий пух, мягкий и темный, таким образом полностью открывая её лицо; идеально. Черный грим создавал маску вокруг её глаз, которые, как мог разглядеть Акива, были большими — карими и светлыми, яркими и печальными.

Он знал, что печаль в глазах девушки из-за её павших товарищей и не предназначалась ему, но всё же понял, что потрясен состраданием в её в взгляде. Это заставило задуматься, что, возможно, он никогда по-настоящему не смотрел на химер до этих пор. Он перевидал на своём веку довольно много рабов, но те всегда смотрели в землю, а воины, с которыми доводилось пересекаться в пылу сражений, пытались увернуться от смертельного удара или нанести удар в ответ, и их глаза в этот момент были налиты кровавой яростью битвы. Если не обращать внимание на окровавленный клинок и черные доспехи, её дьявольские крылья и рога, и сосредоточиться только на лице (настолько неожиданно прекрасном), то можно подумать, что это просто девушка, которая нашла на пляже умирающего парня.

На какое-то мгновение Акива стал именно им — просто умирающим парнем. Не солдатом, не чьим-то врагом. И смерть показалось ему такой бессмысленной: то, как они жили — ангелы и чудища, скованные нескончаемым водоворотом убийств и смертей, смертей и убийств — словно наугад, необдуманно делая выбор.

Как будто могли выбрать другое, не убийства и смерть.

Но нет же. Между ними всегда будет борьба. И эта девушка оказалась здесь по той же причине, что и он: уничтожить врага. То есть его.

Так от чего же она медлит?

Она опустилась на колени рядом с ним, не предпринимая никаких действий, чтобы защититься от его внезапного нападения. Он вспомнил про нож на своем бедре. Нож маленький, ничего общего с теми потрясающими полумесяцами, что были у неё, но и им можно было бы убить девушку. Одним движением он может проткнуть нежный изгиб её шеи. Её великолепного горла.

Но он даже не попытался. Лежал и не двигался.

А потом потерялся между сном и явью. Он утратил много крови. Глядя в её лицо, уже не понимал, реальна ли она или нет. Возможно, это уже предсмертный сон, или она, возможно, жнец, посланный за его душой, чтобы та обрела новую жизнь. Серебренное кадильце, висевшие на посохе, выдыхало клубы дыма, в которых, одновременно, чувствовалось запах трав и чего-то едкого, и как только этот аромат достиг Акивы, он почувствовал будто его что-то манит и тянет за собой. Голова закружилась и он подумал, что не будет возражать последовать за этой посланницей в другие миры.

Он представил, как она ведет его за руку, и, баюкая в своем сознание это видение, Акива убрал руку со своей раны, чтобы прикоснуться к ней, и поймал её пальцы своими, скользкими от крови.

Она широко распахнула глаза и отдернула руку.

Он напугал её, но совсем не хотел этого.

— Я пойду с тобой, — сказал он на языке химер, знаний в котором ему хватало, чтобы отдавать распоряжения рабам.

Это был грубый язык. В нем переплелось множество диалектов племен, которые Империя собрала под своё крыло, и которые, по прошествии времени, слились в общий язык.

Он едва мог слышать собственный голос, но она хорошо поняла его слова.

Она посмотрела на свою кадильницу, затем снова на него.

— Это не для тебя, — сказала она, опустив посох в грязь, а морской бриз тут же подхватил едкий дым кадильца по ветру. — Не думаю, что ты захочешь идти туда же, куда и я.