Тайный шифр художника - Олег Рой

Я привычно скользил глазами по полкам, когда взгляд вдруг зацепился за знакомую фамилию. В первый момент даже показалось, что мне уже начало мерещиться, как Маньковскому. Но нет, не галлюцинация. На невзрачном тонком корешке действительно значилось: «Докт. В. фон Бегерит. Биологические механизмы физической привлекательности». Уверенный, что это простое совпадение, я тем не менее тут же взял томик в руки и торопливо раскрыл.

Книга была выпущена в тысяча девятьсот тридцать шестом году. В предисловии некоего проф. Богомольца (в соавторстве с неким тов. Лукьяновым) говорилось следующее: «Доктор Вальтер фон Бегерит – молодой амбициозный австрийский биолог. Ученую степень доктора медицины он получил в двадцать пять лет, став, таким образом, одним из самых молодых профессоров в своей стране. Обладая несомненными научными талантами, Вальтер фон Бегерит, к сожалению, придерживается ошибочных политических убеждений. Будучи одним из самых последовательных необихевиористов Европы, доктор фон Бегерит вместе с тем отстаивает расовую теорию и считается сегодня одним из столпов псевдонауки евгеники. Досадно, что столь видный биолог и биохимик придерживается столь ретроградных и человеконенавистнических взглядов, которые, разумеется, могут лишь затормозить, если не вовсе повернуть вспять…»

– Что смотришь? – Вика неслышно подошла сзади и заглянула мне через плечо.

Я показал ей обложку.

– Неужели тот самый? – Она даже руками всплеснула от удивления. – Не может быть!

Признаюсь, я и сам был в некотором шоке. В этом было что-то мистическое – вот так запросто, на полке букинистического магазина в не такой уж далекой глубинке обнаружить книгу человека, который играет столь значительную роль в твоей жизни. Может, дело как раз и было в глубинке? Антон Захарыч, помню, рассказывал, как в старых кладовках, на чердаках и антресолях обнаруживались поистине бесценные документы – просто потому, что все о них давным-давно забыли. И, естественно, чем дальше от столицы, тем выше шансы наткнуться на что-то забытое за ненадобностью. А уж фон Бегерит – точно не раритет. Просто старая книжка. Странно, конечно, что в тридцать шестом году в СССР перевели зарубежный труд по евгенике, да еще написанный будущим эсэсовцем, фашистским палачом. Хотя последнее, конечно, невозможно было предвидеть. Да и предисловие как раз предупреждает: мол, ученый, конечно, выдающийся, только не по той дорожке пошел… Однако совпадение, конечно, впечатляющее, ничего не скажешь.

– Возможно, – кивнул я. – Не думаю, что в Германии фон Бегеритов как собак нерезаных. Не Шмидт все-таки и не Мюллер. Либо будущий эсэсовец, либо в крайнем случае его родственник. Так что книгу я, пожалуй, куплю…

В поезде (на этот раз никакого двухместного купе, Вика настояла на сидячих местах, ехать-то не так уж далеко) мы снова вернулись к обсуждению темы, сколько фон Бегеритов может быть в этой истории. Я склонялся к версии, что и эсэсовский гауптман, и владелец фонда – это одно и то же лицо. Вика же никак не хотела верить, что фашистский палач может оказаться поклонником российского искусства и меценатом, помогающим талантливым, но непризнанным русским художникам.

– Не знаю, как насчет автора книги, но меценат и фашист – точно однофамильцы! – горячо возражала она. – Ну или родственники, братья, отец и сын, дядя с племянником – кто угодно! Но только не один человек. Такого… Ну просто не может быть!

– То есть гений и злодейство для тебя несовместимы? – усмехнулся я.

– Да при чем тут гений и злодейство? Вспомни хотя бы о своей заказчице – дочери краснофлотца Бланка. Пусть она не представляла, где и как погиб ее отец и кто именно руководил концлагерем, где с ним расправились, – но она же все равно знала, что он пал на войне с фашистами! Неужели ты думаешь, что она стала бы работать на бывшего эсэсовца?

– Может, она не в курсе его прошлого, – предположил я.

– Ну конечно! – хмыкнула Вика. – Даже мы с тобой тут, в России, в курсе, а она там, в Германии, не в курсе. Нет, и не пытайся меня переубедить. Я все равно останусь при своем мнении.

Вика отвернулась к окну и вскоре задремала, а я от нечего делать раскрыл томик фон Бегерита.

Книга оказалась чем-то средним между монографией и научно-популярным обзором. И надо отдать должное сумрачному гению ее создателя, читалась, несмотря на обилие специальных терминов, довольно легко. Сначала автор рассматривал химические реакции, сопровождавшие те или иные эмоции, опираясь на труды своих, если можно так сказать, предшественников – в том числе и наших, Павлова и Сеченова. Затем переходил к влиянию биохимических процессов на эмоции, по сути, приравнивая все наши желания, страхи, страсти и стремления к химическим (точнее биохимическим, но разница невелика) реакциям. Причем исследовал он обозначенное направление, изучая не норму, а отклонения от нее. Подход, быть может, спорный, но, в конце концов, тем же методом действовал и Фрейд (которого я, следуя наступившей моде, тоже недавно прочел), а его теории вроде бы вполне признаны. Значит, подобный метод – изучать искажения процесса, чтобы понять его суть, – вероятно, вполне эффективен. Мне, честно говоря, такой путь исследований показался каким-то отталкивающим, но я решил, что просто не имею должного опыта, чтобы иметь право судить о приемлемости и эффективности их методов.

Фон Бегерит же, несмотря на молодость, опытом, судя по всему, обладал гигантским. Причем практическим: целые главы были посвящены химическим интоксикациям и травмам, точнее, вызываемым ими психическим и физическим отклонениям. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что автор откровенно любуется патологиями, о которых рассказывает. Он самым подробным образом, с почти чувственным наслаждением описывал особенности восприятия и реагирования калек, хронических алкоголиков, сумасшедших и наркоманов.

От этого, честно говоря, становилось не по себе. Да, объекты изучения фон Бегерита, возможно, и не принадлежали к сливкам человечества, да что там – они были попросту жалки и даже отвратительны. Но они были людьми. А фон Бегерит ковырялся в их чувствах и ощущениях с равнодушно ледяным бесстрастием, они были для него не более чем материал для исследований. Его увлекали патологии, он с явным удовольствием наблюдал за страданиями, которые он называл «нарушениями работы человеческого организма», особенно если они приводили к смерти («процесс необходимо исследовать на всем протяжении»). Впрочем, смерть, судя по некоторым замечаниям, он воспринимал тоже как своего рода «сбой в работе организма». В одной из глав прямо сетовал на несправедливую скоротечность жизни, отнимающую у исследователя его достижения: годы упорной работы, и долгожданный результат уже близок – но тут вмешивается смерть, и наука остается без нового открытия.

В какой-то момент я и себя-то почувствовал одним из исследуемых объектов. Фон Бегерит смотрел на меня сквозь разделяющие нас десятилетия, как смотрят в микроскоп на бактерий. В самом конце книги (я даже удивился, насколько быстро я ее прочитал), в послесловии, фон Бегерит позволил себе быть еще более откровенным: «Если жизнь – не более чем сложная и продолжительная химическая реакция, а смерть – просто ее прекращение, то настоящей целью для ученого-биохимика может быть нахождение таких условий, при которых эта реакция может продолжаться намного дольше естественного срока. Как показано в главе XIII этой книги, есть определенные предпосылки к тому, чтобы считать, что скорость протекания этой реакции регулируется с помощью нервной системы. Более того, познавательная функция разума – не более чем побочный продукт этой функции. Выражаясь простым языком, человек сам поддерживает в себе жизнь и сам себя убивает.