Спорим, будешь моей - Елена Тодорова

– Я не пользуюсь духами, – признаюсь зачем-то.

Наверное, потому что его слова вдруг кажутся упреком. Особенно? Не так, как другие? Пресно? Невкусно? Скучно?

– Ты пахнешь особенно, – повторяет Артем. Замечаю, что его голос становится гуще, ниже и интенсивнее. – Чистотой. Свежестью. Жизнью. Моим миром, – заключает он так страстно и так уверенно. Меня накрывает ураганом непреоборимых эмоций. Сотрясает до приглушенного всхлипывания. А Чарушин еще крепче сжимает и добивает: – Пожалуйста, никогда не пользуйся духами.

Моя любовь – вот моя клятва!

© Артем Чарушин

– Лиза! – голос непроизвольно грубеет, когда понимаю, что она в очередной раз убегает от меня.

Теряя терпение, забываю, что вокруг нас толпа, и кто-то может заинтересоваться тем, что я в очередной раз преследую дикарку Богданову, которой даже разговаривать с парнями запрещено.

Она оглядывается, ошпаривает меня паникой и отворачивается. Ускоряя шаг, в прямом смысле сбегает.

Грудь, будто лазером фигачит. Кромсает на тонкие полосы и поджигает. Но я не сдаюсь. Не способен остановиться, когда ее вижу.

Ловлю на входе в аудиторию, перехватываю поперек тела рукой и на виду у всех утаскиваю в сторону. Похрен на всех, кто таращится вслед. Может, в том и ошибка, что изначально шел на поводу с этими прятками.

– Это что было?.. Чара нашу Богданову унес?

– Твою мать… Чарушин…

Вот вам и твою! Мне тоже охота буквально орать матом. Особенно, когда отпускаю Лизу, и она сразу же толкается, чтобы молча уйти.

– Что ты снова устраиваешь? – торможу вполне аккуратно. Хоть внутри все и кипит, сжимая ее плечи, силу контролирую. – Давай, поговорим.

Вчера ведь, когда украл ее на дачу, так и не удалось это сделать. Все отведенное время провели в тишине, обнимаясь. Даже не целовал ее! Все на грани прошло. Столь сильные чувства вспороли душу, выговорить хоть что-то казалось нереальным. Подрывало нутро так, что самому было страшно оттого, что оттуда может посыпаться.

– Артем, – называя по имени, выдает какую-то искусственную сдержанность. Такой ее видел разве, что в самом начале. – Разговаривать не о чем.

– Да что ты?! – вырывается у меня жестко. – К чему, блядь, эта дутая чопорность? Ты же не такая. Я тебя знаю.

– Плохо знаешь, – не меняет интонаций.

Но при этом вовсю краснеет.

Отлично, пусть смущается. Хоть что-то.

– Вчера ты говорила, скучаешь.

Глаза Лизы в ужасе расширяются. Понимаю, что грязно играю. Но, походу, иначе уже не получится.

– Что, Дикарка?

– Ты… – выдыхает укоризненно. Да и взглядом, конечно, последнюю шкуру снимает. – Ты используешь запрещенные приемы.

– И? – умудряюсь ухмыляться. И только сам ведь знаю, что на самом деле подавить пытаюсь. – Правду ведь говорю. Ну и что, что козырь? Главное, не вру. В отличие от тебя.

Лиза судорожно тянет носом воздух, сглатывает и обещает:

– Больше у тебя таких козырей не будет!

Сжимаю зубы настолько, что скрипят они. И все равно никакого ебаного облегчения это не приносит.

Толкает, чтобы уйти. И я отпускаю. Отпускаю, чтобы не сказать на эмоциях что-нибудь, о чем позже придется жалеть. Что-нибудь страшное.

Выхожу на улицу, чтобы продышаться. К своему, совершенно бессмысленному раздражению натыкаюсь в курилке на Тоху.

– Перестань за ней бегать, – бормочет тихо, едва совершаю первую затяжку. И бесит ведь по всем фронтам, но интонации не дают гневу команду на вылет. Улавливаю волнение и какой-то ебаный стыд за меня, дурака. Меня! – Правда, Чара, харэ. Не стоит. Ни хера она не стоит, чтобы так унижаться.

– Не стоит? – выдыхаю глухо. – Да что ты, блядь, знаешь?! – срываюсь нехарактерно.

Если Тоха вскочит, сцепимся ведь. И никто не разнимет.

Но он сидит. Даже когда нависаю, не двигается. Стряхивая пепел, поднимает на меня свой косой прищур.

– О любви? – кривит обветренные губы в тот же корявом направление. – Много че знаю. Бесполезная, убогая и разрушительная хрень.

– Да ни хуя ты не знаешь! Ламповую пургу транслируешь! Понял, бля?!

Выбрасываю недокуренную сигарету и ухожу. Уезжаю из академии. Сначала просто бесцельно катаюсь по городу. Потом, когда чуть остываю, к морю прусь. Брожу там какое-то время. Много думаю. Мыслей до хрена, но все они какие-то бесполезные. Не нахожу решения. Домой заявляюсь опустошенный. Заваливаюсь и пару часов сплю. Видимо, перегруз сказывается. Но… Позже подскакиваю и все равно тащусь к Богдановой.

Артем *Чара* Чарушин: Сонька, привет. Слушай, сделай что-то – пусть выйдет.

Сонечка *Солнышко* Богданова: Привет.

Сонечка *Солнышко* Богданова: Сек.

Нервно постукиваю по рулю, как тот самый дятел, коим любил обзывать Бойку. Не удивлюсь, если кожу придется менять. Долблю же!

Сонечка *Солнышко* Богданова: Выйдет! Только очень злая. Жди в парке, как обычно.

Артем *Чара* Чарушин: Сколько у нас времени?

Сонечка *Солнышко* Богданова: Постараюсь прикрыть, но, давайте, не больше часа.

Бросаю машину. Направляюсь в парк. Только вхожу, эмоциями разбивает. Каждый раз так, стоит здесь оказаться. Мотает, когда вспоминаю. С особой силой, когда представляю, как снова увижу.

И едва вижу, конечно же, срываюсь. За грудиной такая волна поднимается, мозг на хрен выносит. Прорывная дыра в космос.

«Блядь, поцелую… Блядь… Поцелую, блядь!», – последнее, что я помню, глядя в ее глаза.

Налетаю и сгребаю до хруста. Прижимаюсь с какой-то дурной силой и безумным отчаянием. Чувствую, как царапает ногтями мне лицо. Но, не для того, чтобы оттолкнуть. Дрожит, всхлипывает и вцепляется так же одержимо.

Губы тремором сражает, пока не сцепляемся. Стонем и еще какие-то сдавленные, потерянные звуки издаем. Трясет нас уже вместе. Мне приходится держать себя и ее, чтобы не рухнуть нам обоим на колени. Влажное и теплое давление языков – сплетаемся. С искрами закорачивает. И снова звуки – мычание, охи и стоны. Оглушают высотой. Пробивают сумасшедшими эмоциями. Чтобы не происходило в этом проклятом мире, в это самое мгновение сердце разрывается, потому что все, что ношу в нем – взаимно. Выдает Дикарка с такой силой, что меня контузит и калечит. А секунду спустя такой силой наполняет, что ни о каком падении больше речи не идет. Взлетаем.

Голову, как юлу раскручивает. А тело тает, словно сахар в кипятке. Пока за внешней оболочкой не начинают взрываться снаряды. Целый, мать его, боевой арсенал – все на воздух.

Любит ведь. Любит!

Движения наших губ слаженные, жадные, стремительные, лихорадочные… Дыхание раз за разом срывается. Врывается в душу чувственным хрипом и жгучей остротой.