Черепаший вальс - Катрин Панколь

— Что, кишка тонка?

Высокий, мнивший себя главарем, побагровел. Ринулся на нее, втащил в ванную и швырнул на кафельный пол с криком «шлюха долбаная!». Дверь захлопнулась. Я его задела, подумала Гортензия. Один — ноль в мою пользу. Все равно будет больно, но по крайней мере я их предупредила. Меня так просто не возьмешь.

Она отряхнула блейзер, поправила юбку. Держаться прямо и достойно. Это все, что ей осталось. Белая вата внутри никуда не делась, к тому же ее начинало тошнить.

Главное — не поддаться страху. Отстраниться от него. Сосредоточиться на мелочах, на чем-то конкретном и практичном. Никаких абстракций, они сводят с ума и туманят мозги. Никаких пошлостей вроде «это несправедливо, это нехорошо, я буду жаловаться куда следует»… Это бы значило встать перед ними на колени.

Она услышала шаги пресловутого Карлоса. Ему, конечно, надо было шуметь и орать, чтобы предупредить о своем появлении. Он был здесь. В ванной. Вокруг все белое. Ни единой детали, за которую мог бы зацепиться взгляд, которая могла бы дать силы сопротивляться. Это был человек-куб. Метр пятьдесят пять на метр пятьдесят пять. Жирный плешивый куб. Настоящий гном. Не хватает только шерсти на носу, звериной пасти и остроконечных ушей. Хотя, если присмотреться, волосы на носу можно было увидеть. Даже сосчитать.

Его широченная фигура заслонила свет лампы под плафоном матового стекла. Его тень была всюду. В нем было столько злобы, что у нее все вылетело из головы. Его глаза сверкали такой яростью, что она не могла в них смотреть. Если она хочет сохранить хоть каплю хладнокровия, лучше смотреть на занавесь ванной. Белую-белую, как тот ватный страх, который душил Гортензию. И стены тоже белые. Зеркало, маленькое окошко, полка над раковиной. Белая раковина. Белая ванна. И коврик возле ванны тоже белый.

Он поднял руку, расстегнул ремень и потребовал спустить штаны.

— Размечтался! — бросила Гортензия, сжав зубы, из последних сил борясь с белым душным ужасом.

— Снимай, говорю, или возьму бритву…

Она сразу поняла: даже если она разденется, за бритву он возьмется все равно. Уступишь раз, и тебя уничтожат.

— Размечтался, — повторила она, пытаясь найти в этой белой ванной хоть одно цветное пятно.

Он положил ремень на край ванны, открыл шкафчик и достал бритву. Опасную бритву с черной рукояткой и длинным лезвием. Бритву мафиозо, как у Марлона Брандо в «Крестном отце». Она ухватилась за эту сцену, прокрутила ее в голове. У него белый подбородок, он проводит по нему бритвой и делает гримасу, жестокую и безвольную. Нет, не получается зацепиться за Марлона Брандо. Какой-то он ненадежный.

— Ой как страшно, — сказала она, заметив свернутое желтое полотенце в корзине для грязного белья.

«Меж зеленым и красным все желтое медленно меркнет». Аполлинер[73]. Мать читала им эти стихи, когда они были маленькие. Мать рассказывала им о значении каждого цвета. Голубой, зеленый, желтый, красный, черный, фиолетовый… Она недавно воспользовалась этими знаниями, когда писала работу на тему «Гармония и цвет». Получила высшую оценку. «Отличное знание истории культуры, интересные реминисценции, глубокие выводы», — сказал преподаватель. Она мысленно поблагодарила мать, двенадцатый век, Аполлинера, а заодно раскаялась в том, что так часто смеялась над всем этим в детстве.

Страх отступил на добрых десять сантиметров. Надо найти еще одну цветную деталь, и она спасена.

— Агата, иди-ка сюда! — проорал куб.

Вошла Агата — плечи сгорблены, глаза опущены. Мокрая от страха, как мышь. Гортензия попыталась поймать ее взгляд, но он ускользал, как угорь.

— Покажи свой палец на ноге! — пролаял куб.

Агата привалилась к белой стенке ванной, расстегнула туфлю и показала культю на месте мизинца. Маленькую сморщенную фитюльку — палец был отрублен почти под корень. Выглядело отвратительно: кусочек мяса, фиолетового с красным. Ногтя нет, зато есть красный цвет! Нечистый, с прожилками, но красный!

— Свободна! Вали отсюда!

Агата вышла так же, как пришла: тихонько, по стенке.

Гортензия слышала, как она всхлипывает по ту сторону двери.

— Поняла, как мы девок обламываем?

— Я не девка. Я Гортензия Кортес. И я вас в гробу видала!

— Ты поняла, или объяснить на пальцах?

— Валяйте. Я вас сдам. Схожу в полицию. Вы сами не представляете, в какое дерьмо влипли.

— Я тоже знаю нужных людей, детка. Они, может, не ангелы, зато сидят высоко.

Он положил бритву, взял ремень.

Последовал первый удар. Прямо в лицо. Она даже не успела заметить, как взлетел ремень. И не шелохнулась. Нельзя показывать им, что ей больно или страшно. Второй удар — она сжала зубы, не закричала, не отшатнулась. Тело от шеи до живота наполнилось дергающей болью, будто от уколов или электрических разрядов.

— Давайте, давайте… Мне плевать, как я решила, так и будет. Только время тратите.

Новый удар — по груди. Потом опять по лицу. Он бил изо всех сил. Она смотрела, как он отступает, замахивается. С серьезным, старательным видом. Он был смешон.

— Я предупредила своего парня, — задыхаясь, выговорила Гортензия, — если не вернусь до полуночи, он вызовет полицию. Я назвала ваше имя, имя Агаты и название клуба. Они вас найдут.

Она больше не чувствовала ударов. Думала только о том, чтобы выговорить следующее слово. Слова давали ей возможность отстраниться, взглянуть на все со стороны.

— Вы его знаете, — выплюнула она между двумя ударами. — Тот высокий брюнет, который все время ко мне заходит. Его мать работает в спецслужбах. Можете проверить. Она в личной охране королевы. Там слабаков не держат… С ними лучше не ссориться.

Он, должно быть, слушал, потому что удары стали слабее и не такие точные. Он как будто колебался. Она изо всех сил старалась не заорать, ведь если она заорет, он решит, что близок к цели, и совсем слетит с катушек. Ей казалось, что кожа слезает с нее клочьями, что отовсюду струится кровь, что зубы вот-вот выпадут. Она слышала, как удары отдаются в челюсти, в скулах, в шее. Из глаз ее текли слезы, но он их не видел. Было полутемно, к тому же он заслонял лампу своей звериной тушей, звериными ручищами, звериной башкой.

Она уже не ощущала ничего, кроме головокружения, и только слова, которые она старалась произнести как можно яснее, четче, решительнее, не давали ей потерять сознание и упасть. Пока она стоит, она может спорить. На равных. К тому же она на две головы выше этого гнома. Как же, наверное, он бесится от того, что для удара приходится вставать на цыпочки!

— Может, вы мне не верите? Если бы я не была так уверена в себе, то давно бы валялась у вас в ногах…

Она видела, как его брюхо поднимается и опадает при каждом вздохе. Он выставил ногу вперед, словно хотел удержать равновесие. Восстановить силы. Здоровье у него не ахти, успела она подумать, пока он отдыхал. Это ее рассмешило: она представила, как он падает с инфарктом после слишком сильного удара.