Одна среди людей - Анна Сахновская

Повисла пауза, сменившаяся пустым разговором о том, какая сегодня чудная погода. Я мялся, по-прежнему рассматривая узор на покрывале, не в силах даже поднять взгляд. Сознание уплывало куда-то далеко, растворяясь в звуках ее голоса. Спал ли я или жизнь невзначай преподнесла мне сюрприз, что я не в состоянии поверить в него? Софья не давила, не корила за отсутствие гостеприимства – ведь я не предложил ничего выпить, даже сесть не предложил, только сказал «проходите» и самоустранился, будто и не хозяин. Язык одеревенел. Меня окутывала легкая дымка присутствия чего-то необычного, я потерял даже нить разговора, который она затеяла, чтобы разрядить ситуацию – Софья все-таки ангел или очень хорошо притворялась. Я потел, ждал сам не знаю чего, смотрел в пол и… наслаждался. Софья стала для меня местом силы, к которому тянутся многие, но куда доходят лишь посвященные… И я ощущал себя одним из них.

– Так что же ты хотел обсудить? – вопрос долетел до меня откуда-то издалека, разносясь гулким эхом по комнате. Я утопал в звуках ее голоса. В тот миг воздух показался подобным желе, а ее слова материальными, плотными, застрявшими в пространстве так, что их легко можно взять рукой и рассмотреть вблизи… Слово «встреча» оказалось небесного цвета с запахом жасмина… С трудом возвращаясь к реальности, я проговорил:

– Ничего… Только поблагодарить. Я помню, о чем вы просили – посмотреть вам в глаза. – Не знаю, улыбнулась ли она или нет, но пауза не была долгой. Мне кажется, Софья лишь подождала, не скажу ли я чего-то еще. А я не сказал. Узоры на покрывале сливались в причудливые формы художников-абстракционистов.

– Здорово!.. Я готова!.. Приступим? – Она села на «картину», которую я бы назвал «Незаметный взрыв» – маленький «чпок» на однотонном безмятежном фоне, что начал расползаться яркими мазками по всему холсту-покрывалу. Я сглотнул, ощутив, насколько сильно пересохло в горле.

– Может, чаю? Еще должны привезти еду…

– Не откажусь, – теперь она точно улыбнулась. – Одно другому не мешает – будем пить чай и обсуждать мои грехи, – с этими словами она изящно облокотилась на спинку дивана, окунувшись в пока еще не запятнанный взрывом фон.

Я принес чай с тортом. Чашки наполнились светложелтой ароматной жидкостью. Нет, это был не молочный улун, который она так любит, – обычный дешевый зеленый чай из супермаркета. Мы отведали «божественного» напитка и надкусили свои куски торта. Я – очень осторожно, глядя в тарелку и тщательно разжевывая бисквит, она – с аппетитом.

– Вкусный тортик, – резюмировала Софья. – Однако уже поздно. Я все время пытаюсь поймать твой взгляд, заглянуть тебе в глаза…

– Вы правда бессмертная? – почему вырвалась у меня эта фраза, я и сам бы сказать не смог.

– А ты правда видишь чужие грехи? Начинаю сомневаться.

– Я уже готов, – и с этими словами я сделал, наверно, один из самых главных поступков в своей жизни – переступил через страх. Гонимый чувством долга, нежеланием прослыть трусом, а еще своим словом, которое вроде как честное, я поднял взгляд.

Сложно сказать, что я увидел – то ли свет, преломляющийся в темноте и образующий глубокую дыру, что, конечно, была иллюзией, то ли темноту, разрезаемую светом настолько, что получился длинный узкий туннель в никуда. Я падал в бесконечную нору, совсем как Алиса в Стране чудес, настолько глубокими мне показались глаза Софьи. Узор радужки вокруг зрачка затягивал глубже и глубже. Падение было мимолетным, но самым запоминающимся из всех, что довелось пережить.

Свет, который я видел в конце туннеля, как бы банально это ни звучало, оказался солнечным кругом на фоне идеально голубого неба. Ни единого облачка, только легкий ветерок колыхал верхушки деревьев. Медленно опуская взгляд, я огляделся и прислушался. Чистая нетронутая природа – озеро, кустарники и ивы вдоль берега, щебетание птиц и плеск рыбы, жужжание пчел. Маленький рай напомнил мне затерявшиеся уголки России, не тронутые цивилизацией. Березы, дубы и клены – чуть поодаль виднелся смешанный лес, а на пологом берегу озера в том месте, где кустарники уступили место траве по колено, стоял маленький сруб, настолько крохотный, что там едва ли могли свободно жить два человека. Высота сруба также удивляла – человеку со средним ростом пришлось бы нагнуться, чтобы попасть внутрь – дверь едва доходила мне до груди. Потемневшие от непогоды бревна вносили тень беспокойства в маленький рай. На фоне буйства летнего зноя и дыхания девственной природы они пугали. Маленький сруб зиял черной дырой, вызывая у меня легкую дрожь в коленках.

Оказалось, что мое представление о греховном было ограниченным. Я был готов к чему угодно, начиная от массовых убийств, кончая ссорами из-за пустяков, но увиденное застало врасплох. Скособочившаяся дверь скрипнула, и из темного помещения вышла высокая стройная женщина, облаченная в монашескую рясу. Постояв некоторое время ко мне спиной, видимо обводя взглядом горизонты, она резко развернулась и направилась вдоль озера к лесу. Бледное, исхудалое лицо, ни грамма косметики. Да, это была Софья – совсем другая и та же одновременно. Я мысленно отшатнулся от ее решительного и отчаянного взгляда. Было в нем что-то злое и дерзкое, будто она бросала вызов всему миру.

Но где здесь грех? Что греховного в том, чтобы выйти из сруба на берегу озера и пойти в сторону леса?

Не успела эта мысль промелькнуть в моей голове, как летняя сцена сменилась промозглым осенним днем. Ветер нещадно рвал листья, стволы клонились к земле, где-то вдали слышался волчий вой. Тревожные кадры из фильма ужасов, что знаменуют надвигающуюся опасность. Почти как в кино – торчащие голые ветки с разных сторон, приближавшаяся ночь и, видимо, холод, пронизывающий до костей. Среди безлюдной пустоты где– то вдали замаячила фигура человека. Я жаждал увидеть нечто страшное! Изнеможенная походка, несчастная опиралось о стволы при каждом шаге… Еще немного, и она упала бы. Я приблизился, чтобы рассмотреть ее лицо. Это была Софья! Безучастное, пустое лицо, не выражавшее никаких эмоций. Еще немного, и случится что-то дико безобразное. Она медленно сползала по стволу могучего дуба к земле, даже не пытаясь ухватиться. Лик отчуждения и безразличия к миру и себе прочно укоренился в ней – какая безысходность! И как ей это шло! Я завороженно смотрел на блеснувший в руке клинок. Примерившись к запястью, Софья без тени сожалений и раздумий полоснула собственную плоть. Было в этом действии нечто обыденное – будто довелось ей резать себе вены уже не раз и не два, когда наперед знаешь, что ничего страшного не случится. Кровь брызнула на кочку мха вскоре и из другой руки. Как ловко Софья совершила самоубийство! Расслабившись, она закрыла глаза и тихо, даже не вздохнув, отдалась смерти. Наслаждение разлилось по ее лицу. Смерть освободила ее от земных оков, что связывали тело и душу неведомыми мне мучениями.

Рука обмякла, выронив нож. Легкая улыбка скользнула напоследок. Я увидел, как можно наслаждаться последними вдохами. Но как может она быть мертвой, если я сейчас вижу ее грехи? Попытка самоубийства – свежее пополнение увиденных низостей. Да ведь и я сам совершил подобное!

Картина сменилась опять, и я оказался в маленькой комнатенке. Хоть и не способный ощутить царивший там запах; мне чудилось, что воздух сперт и пропах керосином от лампы на примостившемся в углу столе, за которым сидел с виду молодой человек, сгорбившись над кипой документов. Свет неровно освещал его лицо. Комната казалась настолько маленькой, что я невольно вспомнил сруб на берегу озера, но затем обратил внимание на выцветшие обои, что говорило о месте, обжитом людьми. Потолок был значительно выше, чем у сруба, поодаль стоял старомодный шкаф, а с другой стороны стола еще один стул. Вот и все убранство этого незавидного помещения. Лицо человека толком не удавалось рассмотреть, настолько он был занят бумажной работой. В дверь постучали. Вначале один раз, затем через некоторое время еще два раза и после небольшой паузы еще. Мужчина слегка напрягся и повернул голову в сторону двери, так что я смог увидеть его лицо. От неожиданности я окаменел. На меня смотрел мой близнец! Опешив, я даже не уловил все то, что происходило после. Отныне внимание было приковано только к загадочному незнакомцу. Немного успокоившись, я заметил, что его волосы гораздо светлее моих, а форма носа и губ слегка отличаются… Кто он? Мой дальний родственник, о котором ничего неизвестно? Его одежда выдавала в нем жителя России начала двадцатого века – брюки, заправленные в сапоги гармошкой, и рубашка, каких сейчас и не носят. Керосиновая лампа, баночка с чернилами, стальное перо и яти на бумагах – все говорило о том, что я перенесся в очень давние времена. Лицо незнакомца меж тем напряглось, он что-то оживленно говорил, стараясь не смотреть собеседнице в глаза. А собеседница… Я даже упустил из виду Софью, которая вошла в комнату и села рядом с моим почти двойником. Она была сама элегантность – восхитительна и сексапильна, даже в этом закрытом от шеи до пят наряде. Держалась она достойно – ровная спина, гордый, но участливый и обеспокоенный взгляд, возможно, любящий. Сквозь маску на ее лице пробивалась нежность – да, она была влюблена в незнакомца. Он ерзал на стуле, теребил в руке стальное перо, все время что-то говорил. В конце его монолога она понимающе, но с сожалением кивнула. Еще пара фраз, нарочито деловое прощание, и она ушла. Мужчина долго смотрел в одну точку, утер рукавом скупую слезу…