Кассандра - Татьяна Романова

Привезя в Париж письмо герцога Веллингтона, Алексей ждал приезда императора Александра еще два дня. Он присоединился к свите государя уже в Елисейском дворце, который на сей раз был отведен под резиденцию русскому императору. Передав письмо Веллингтона Александру Павловичу, князь подробно рассказал тому о самом сражении, которое наблюдал, стоя на командном пункте англичан.

— Бог отвернулся от корсиканца, а помог нам, — задумчиво произнес император, — он благословил наш союз, теперь и я должен сделать все, чтобы этот союз стал вечным, чтобы страны-победительницы никогда не воевали больше между собой. Ты ведь уехал до того, как вскрылось коварство Меттерниха и Талейрана. Помнишь, я вспоминал твою покойную сестру и говорил о том, что англичане играют против меня. Так вот, это было не совсем так. Виконт Каслри не смог додуматься до такого. Это — рука Меттерниха. Наполеон так стремительно вошел в Париж, что король Людовик убегал в спешке и забыл на столе в своем кабинете секретный договор, который Австрия и Англия заключили с Францией за моей спиной, договорившись противодействовать моим интересам. Наполеон прочитал бумагу, в тот же вечер вызвал секретаря нашей миссии в Париже и велел тому отвезти этот договор мне. Ты представляешь, Алеша, что я почувствовал, получив от Бонапарта такой «привет»?

Александр поднялся и заходил по своему кабинету. Он побледнел, и трагическая складка прорезала его высокий лоб.

— Если бы я не видел, что корсиканец пытается вбить клин между союзниками в критический для себя момент, я бы, возможно, поступил иначе, но мне пришлось наступить на горло собственной гордости и закрыть глаза на предательство своих союзников. Я пригласил к себе Меттерниха и спросил, известен ли ему этот документ? По глазам этого негодяя я видел, что он сейчас начнет лгать мне в лицо, поэтому даже не дал ему оправдаться, а сказал, что пока мы оба живы, об этом договоре никто и никогда больше не должен упоминать, а наш союз должен быть крепче, чем когда-либо. Потом я бросил этот договор в камин.

Алексей видел, что императору стыдно и мучительно больно вновь вспоминать тот эпизод, поэтому счел за лучшее не обсуждать этот вопрос, а дать государю выговориться, если тому это нужно. Он оказался прав — Александру хотелось поделиться с близким человеком своей болью, и, видимо, кроме Алексея сейчас такого человека рядом с ним не было.

— Я простил, но не забыл. Мы все-таки получили Польшу, а Фридриху-Вильгельму отошла часть Саксонии, и, по крайней мере, Талейран заплатит за свои козни. Я настоял на том, чтобы король Людовик отправил его в отставку, и предложил Франции на место премьер-министра герцога де Ришелье, моего губернатора Новороссии и Бессарабии. Людовик не может мне отказать сейчас, когда русские войска стоят в Париже. Да и герцог — фигура безупречная. Он, может быть, один из самых высокородных аристократов в этой стране, к тому же все потерял во времена революции, а мне он верно прослужил десять лет. Губернатором Ришелье был прекрасным, я благодарен ему за нашу новую Одессу. Когда герцог станет премьер-министром и министром иностранных дел вместо Талейрана, я буду спокоен за наши отношения с Францией.

Александр задумался, потом тряхнул головой и, светло улыбнувшись, сказал:

— Я сам разработал договор нового союза и назвал его «Священным», мы, победители, должны жить по Божьим заветам, и все, кто его подпишет, должны будут поступать как братья, и действовать так, как записано в Евангелии. Вот увидишь: если государи станут поступать по совести — в Европе больше не будет войн, и Россия, наконец, заживет мирными трудами.

Алексей не узнавал своего друга детства. Куда девался герой-любовник, которого он оставил в Вене почти четыре месяца назад. Теперь перед ним сидел человек, охваченный даже не религиозным, а каким-то мистическим настроением. Император сам только что рассказывал, как подло его обманули дипломаты союзников, но в то же время искренне верил, что все монархи Европы будут жить по заповедям Христовым. Алексей, уже хорошо узнавший циничного и жадного императора Австрии Франца, слабого, подверженного чужому влиянию прусского короля Фридриха-Вильгельма, до предела эгоистичного английского принца-регента Георга, сильно сомневался, что у тех хватит желания, а главное, возможности, противостоять давлению своих министров и парламентов. Но, глядя в поблескивающие слезами возвышенного экстаза голубые глаза государя, Алексей решил не расстраивать старого друга и оставить свои сомнения при себе.

Император улыбнулся и переменил тему разговора:

— Я тебя не видел четыре месяца, как твои дела?

— Благодарю, ваше императорское величество, в моей семье все благополучно. Если возможно, я хотел бы попросить отпуск, чтобы поехать к жене, ей скоро рожать.

Лицо императора стало грустным и очень усталым. Он помолчал и сказал:

— Я надеялся, что ты останешься со мной, пока мы не подпишем договор о Священном союзе. Но ты прав: я злоупотребляю твоей дружбой. Езжай к жене, вернешься сюда, как сможешь.

Алексей понял, что он никуда не поедет, и что нужно отказаться от отпуска самому. Постаравшись казаться невозмутимым, он сказал:

— Ваше императорское величество, скорее всего, мой отпуск будет несвоевременным, я — солдат, и должен быть рядом со своим командиром. Моя жена сейчас вместе с сыном и тетушкой находится под защитой моего зятя герцога Гленорга, я напишу ему, где нахожусь, и буду ждать сообщения о том, кого родила мне моя княгиня.

— Твоя княгиня — умница и красавица, — улыбнулся Александр, — сразу, как получишь письмо, сообщи мне, ты знаешь, как я люблю детей. А пока иди, устраивайся, выбирай комнату поближе к моим покоям, я хочу, чтобы ты был рядом.

Алексей поклонился государю и отправился искать себе комнату. Свита, приехавшая с Александром, была пока малочисленной, и князь быстро нашел себе свободную комнату. Он уже не надеялся, что успеет приехать в Англию к родам жены, до которых, по его прикидкам, было месяца полтора, теперь оставалось только молиться, чтобы все было хорошо, и чтобы Бог послал ему здорового ребенка и сохранил его любимую Катю.

Письмо от герцога Гленорга пришло в Париж в самом конце августа. Чарльз сообщал, что его жена Долли родила в конце июля близнецов: мальчика и девочку, а через две недели после этого Катя родила дочь. Герцог поздравлял Алексея с отцовством и предполагал, что обе женщины сами подробно напишут князю о детях и своем самочувствии. В конце письма он сообщил, что здоровье тетушки Апраксиной больше не вызывает опасений. Внутри письма герцога лежали два маленьких конверта, на которых имя Алексея было написано рукой жены и сестры. Первым он открыл письмо Кати, жена писала:

«Дорогой мой, я так счастлива! Бог дал нам дочку. Я назвала ее так, как ты хотел — Анастасией, и сейчас маленькая Настенька стала центром моей жизни. Она родилась очень легко, я почти не мучилась. Это потому, что у дочки чудесный характер, она совсем не плачет, и ничего, кроме радости, от нашей девочки я не вижу. Мне кажется, что она похожа на меня, хотя малыши быстро меняются, и если это произойдет, я не расстроюсь. Павлуша сначала настороженно отнесся к рождению сестренки, но теперь все время рвется к ее колыбели, хочет с ней играть. Мне кажется, что он будет любить Настеньку так же, как ты любишь своих сестер.