О Китае - Генри Киссинджер

Китайская стратегия напоминала ту, которую использовали во время кризиса с прибрежными островами. Китай не захватил никакой территории в ходе китайско-индийской войны 1962 года, хотя продолжал претендовать на территории южнее линии Мак-Магона. Это было, возможно, отражением политического решения или признанием реальностей, связанных со сложностями тылового обеспечения. Захваченный восточный сектор территории мог удерживаться только при наличии серьезным образом подготовленных путей снабжения через слабо доступную местность.

В конце войны Мао Цзэдун столкнулся — и в этом случае вышел победителем — с еще одним крупным кризисом, когда голод в Китае еще не совсем закончился. Произошел своего рода повтор американского опыта в Корейской войне: недооценка Китая его противником, неверные разведданные относительно китайских возможностей и в дополнение серьезные ошибки в рассуждениях о том, как Китай истолкует окружение с точки зрения собственной безопасности и как он прореагирует на военные угрозы.

В то же самое время война 1962 года добавила еще одного страшного противника для Китая в момент, когда отношения с Советским Союзом перешли точку, откуда возврата к прежним отношениям быть уже не могло. Советское предложение о поддержке оказалось таким же скоротечным, как и советское ядерное присутствие на Кубе.

По мере эскалации военных столкновений в Гималаях Москва заняла позицию нейтралитета. Хрущев, сыпля соль на раны китайцев, оправдывал нейтралитет предложением, с каким он продвигал свой ненавистный принцип мирного сосуществования. В передовой статье «Жэньминь жибао» за декабрь 1962 года, официальном органе коммунистической партии Китая, сердито говорилось, что впервые коммунистическая страна не поддержала другую коммунистическую страну против «буржуазной» страны: «Минимальным требованием к коммунисту является необходимость четко определиться в своей позиции между врагом и нами, он должен быть безжалостным к противнику и добрым к нашим товарищам»[295]. В передовой также содержалось нечто похожее на печальный призыв к союзникам Китая «проверить свою совесть и спросить себя, что случилось с нашим марксизмом-ленинизмом и что случилось с нашим пролетарским интернационализмом»[296].

В 1964 году Советы перестали даже делать вид, будто сохраняют нейтралитет. Говоря о кубинском ракетном кризисе, Михаил Андреевич Суслов, член Политбюро КПСС и партийный идеолог, выдвинул обвинение в развязывании Китаем агрессии против Индии в момент самых больших трудностей для Советского Союза:

«Факт состоит в том, что в разгар Карибского кризиса Китайская Народная Республика развернула вооруженный конфликт на китайско-индийской границе. Как бы ни старались китайские руководители с тех пор оправдывать свое поведение в то время, они не могут избежать ответственности за то, что своими действиями они фактически помогли реакционным кругам империализма»[297].

Только что преодолевший небывалый голод Китай назвал всех своих врагов на всех фронтах.

И тут, в момент потенциальной чрезвычайной ситуации для страны, Мао Цзэдун предпочел сломать китайскую государственность и коммунистическую партию. Он развернул кампанию, призванную, по его мнению, стать окончательным ударом по остаткам традиционной китайской культуры, на обломках которой, как он пророчествовал, вырастет новое идеологически чистое поколение, лучше вооруженное для защиты дела революции от внутренних и внешних врагов. Он толкнул Китай в десятилетие идеологического безумия, жестокой фракционной политической жизни и почти гражданской войны, известной как «Великая пролетарская культурная революция».

Ни один из государственных институтов не избежал шедших волна за волной потрясений. По всей стране местные правительства были распущены в ходе насильственных стычек с «массами», чего требовала пропагандистская машина Пекина. Заслуженные руководители коммунистической партии и Народно-освободительной армии Китая, включая лидеров революционных войн, попали в чистку и подверглись публичным унижениям. Образовательную систему Китая — до того являвшуюся основой китайского общественного порядка — довели до развала, занятия на неопределенное время прекратились, дав возможность молодому поколению передвигаться по стране и следовать призыву Мао «учиться революции, делая революцию»[298].

Многие из числа этой ничем не сдерживаемой молодежи вступали в группировки хунвэйбинов, или «красных охранников», молодежного «народного ополчения», были охвачены идеологической лихорадкой, действовали вне закона и не подчинялись, а зачастую выступали открыто против обычных госструктур. Мао Цзэдун одобрял их усилия при помощи несколько туманных, но подстрекательских лозунгов типа «Бунт — дело правое» и «Огонь по штабам»[299]. Он поддерживал их яростные нападки на существовавший бюрократический аппарат компартии и традиционные общественные нормы, поощрял их не бояться «беспорядков», поскольку они вели борьбу за уничтожение страшных «четырех старых зол» — старых идей, старой культуры, старых традиций и старых привычек, — того, что, по мнению маоистов, делало Китай слабым[300]. «Жэньминь жибао» раздула пламя, опубликовав передовицу под названием «Похвала беззаконию» — открытое, поддержанное на правительственном уровне неприятие тысячелетних традиций гармонии и порядка в Китае[301].

Результатом стало потрясающее смертоубийство как людей, так и учреждений, поскольку органы власти и управления в Китае один за другим — включая высшие органы компартии — пали под ударами идеологической шокотерапии отрядов подростков. В Китае — доселе известном как уважающая знания и эрудицию цивилизация — все встало с ног на голову: дети шли против родителей, ученики издевались над учителями и жгли книги, а профессионалы и высокопоставленные чиновники отправлялись в деревню и на заводы изучать революционную практику у безграмотных крестьян. Сцены жестокости разворачивались по всей стране, когда хунвэйбины и примкнувшие к ним граждане — некоторые выбирали группировку просто наугад, стремясь выжить в той штормовой ситуации, — обращали свою ярость на любую цель, которая могла нести в себе возврат к старому «феодальному» порядку в Китае.