Песнь песней на улице Палермской - Аннетте Бьергфельдт

в «Свадебные платья от Бьянки», чтобы перещупать все наряды. Многие метры белой, словно слоновая кость, тафты, плотного шелка, французских кружев и легкого тонкого тюля.

– А где твоя сестра? – спрашивает Бьянка, оглядывая меня с подозрением.

В уголке рта у нее пара булавок, и она явно чувствует какой-то подвох.

Да я и сама всегда думала, что Ольга первой пойдет под венец. И чувствую себя вроде бы как виноватой в нарушении иерархии.

Но тут Бьянка врубается.

– Так это ты замуж выходишь? И кого же ты себе в женихи нашла?

Я открываю портмоне и показываю ей фотографию Себастиана.

– И где же ты такого отыскала? – изумляется она.

Она, наверное, и представить себе не могла, что я, Ольгина сестра, сумею оторвать себе такого божественно красивого мужчину.

– Это он нашел меня. В Академии художеств! – отвечаю я, против обыкновения, сгоряча.

– Ах вот как. Ну, я не знаю, что ты хочешь подобрать, но надо будет посмотреть, смогу ли я заказать несколько моделей размера XL. У меня платьев таких размеров в наличии не бывает.

Ну уж нет, куплю себе свадебное платье в другом месте.

Мать моя тоже изумляется.

– А что Ольга говорит? – первым делом интересуется она.

Но потом обнимает меня. Она рада, что именно Себастиан станет частью нашей семьи. «Ну, теперь Эстер устроена», – так, возможно, думает она. На случай если других претендентов не объявится.

Ольга, судя по всему, никакой горечи от поражения в свадебной гонке не испытывает. Просто облизывает мне все лицо и говорит: «Я знала. Поздравляю, дорогая!»

Варинька отправляется с Сергеем играть в бинго в зале «Каструп» и ничего вдохновляющего о замужестве не высказывает.

– Как прекрасно, – шепчет мне с острова папа. Ему не терпится подвести меня к алтарю.

* * *

Что до живописного фронта, то я начинаю серию картин о свадебных церемониях. Писать на эту тему в Академии строжайше запрещено. На все времена. Так же, как и изображать домашних любимцев.

После окончания Академии я, пользуясь тем, что Ольга бо́льшую часть времени проводит в Париже, работаю в ее комнате. Где освещение лучше.

Как и всегда, я сосредоточиваюсь на игре цвета и взаимодействии красок на холсте, однако эксперты по-прежнему объявляют такую живопись мертворожденной, так что колористам приходится влачить жалкое существование.

Я решила назвать выставку I DO![126], если, конечно, мне вообще когда-нибудь удастся найти галерею, которая захочет разместить мои картины. На нынешний момент перспективы выглядят весьма туманными, ибо все приносят клятву верности постмодернистскому минимализму. Счастливой радостной пустоте.

«We are on a road to nowhere»[127], – весело распевают Talking Heads.

Все, кто еще продолжает мечтать под рогом луны, загнаны в жуткие условия. Сюжеты с невестой и женихом неминуемо подвергнутся уничижительной критике, а то и вызовут ненависть в Шарлоттенборге. Впрочем, мне это безразлично, ибо я выхожу замуж за Себастиана. Я захожу к старьевщику и покупаю фото незнакомых мне молодоженов девятнадцатого столетия в черных свадебных платьях с высоким воротником и с напряженной, серьезной миной на лице. На одной из них жених надел шляпу с высокой тульей и поднял брови, наверное, для того, чтобы не выглядеть ниже невесты, у которой уже в этот момент на лице написано – в доме все будет решать она.

На фото из моего собственного собрания изображены папа со своей Евой, то есть Вечная Любовь под золотыми куполами храма Александра Невского на Бредгаде. Варинька с дедом сделать свадебную фотографию так и не сподобились, поэтому я использую пожелтевшую карточку с лебединой шляпкой, где они стоят перед церковью Вознесения Господня в Петрограде. По памяти я воспроизвожу свадебную фотографию Греты и Могильщика, пресловутую зимнюю свадьбу – и старательно переношу на полотно все трещинки на стенах копенгагенской Ратуши.

Себастиан теперь временами работает в Италии. Итальянцы тоже разглядели его талант. Особый восторг вызывает у них его новая работа – формации из необработанного мрамора, – и он надолго пропадает в Каррарских каменоломнях. Но хотя Себастиан может отсутствовать неделями, он всегда возвращается домой, ко мне. Звонит он не каждый день, но зато делает мне сюрпризы в виде итальянских духов и нарисованных от руки почтовых открыток с фразой Ti amo, ragazza[128]. Возлюбленный мой Себастиан. Наилучший для нас расклад: пусть он себе работает, а потом возвращается, исполненный тоски по мне, ровно как тот морской офицер, за которым мы с Ольгой были замужем много-много лет назад. Но как же нелегко его отпускать.

По завершении истории с психотерапевтом сердце сестры моей нуждается в отдыхе. Ей необходимо взять паузу в бесконечных репетициях и изматывающих гастролях. Ни разу не краснея, Ольга объявляет в Париже, что у нее образовались узелки на голосовых связках, ей предоставляют отпуск по болезни на полгода, и она обосновывается у нас с Себастианом в своей прежней комнате, со всеми своими печатями гениальности и благородного происхождения: эоловыми шкалами и адским пуканьем. Да, вундеркинд многое может позволить себе.

– Слушай, так это же новые картины, – одобрительно кивает Ольга.

Мои холсты заполонили все пространство вокруг ее постели.

– Всё как в детстве, – улыбается она и облизывает мне лицо.

Однако мужчин в тот период она сторонится.

– Набор практикантов прекращен.

Ее снова берут на работу в «Эйфель» с тем условием, что она больше не станет драться с посетителями.

– Я бы принял это обещание за грамм гашиша, – бормочет Йохан.

И снова у нее появляется незнамо сколько туфель, полных пива. Именно этого мне и не хватало. Теперь мир вновь обрел цельность.

Как-то в середине декабря ближе к вечеру сестра моя заявляется домой с Йоханом под ручку. Себастиан как раз вернулся из Италии, он пробудет дома до середины января. Я лежу в его медвежьих объятиях на прозрачно-голубом, как керосин, диване, и он рассказывает о мраморных разработках, и о своих новых коллегах – супружеской паре Жизель и Джузеппе, которые каждый божий день открывают ему все новые и новые стороны мрамора как материала для скульптуры, и о его бесконечных оттенках.

Ольга с Йоханом заскочили в Кристианию, накупили там подарков, пообщались со старыми друзьями, заглянули по дороге в «Эйфель» и ввалились в кухню, находясь в совершенно особенном, рождественском настроении.

Спустя час по квартире начинает распространяться какой-то чудной дух жженой ванили.

– Вы чем там занимаетесь? – кричу я.

– Пирожные печем, – хихикает Ольга.

Себастиан масляно улыбается.

Выясняется, что сестра моя с Йоханом напекли целую стопку тонких коржиков с гашишем и положили их остужаться на кухонном столе.

Ровно в этот момент раздается звонок в дверь.