Беглая книга - Анна Мурадова

— А он объяснил, почему такая строгость?

— Да, все элементарно, Ватсон. Дедушка старый, одинокий. У него роскошная квартира в высотке в центре города. И эта квартира в случае его смерти достанется нашему любимому во все дырки государству, если, конечно же, не объявятся наследники. А объявиться им неоткуда. Детей у него нет, племянников тоже, внуков и подавно.

— Да, он мне сам говорил, что было уже много желающих…

— Вот именно! Взять старичка под крылышко, а за это либо прописаться в его квартире либо получить ее по завещанию, либо еще не знаю какие ходы. От доброжелателей отбою не было. Но старичок как-то умудрялся отбиваться. Я так понимаю, они все ожидали, что будут иметь дело со старым маразматиком, а он был умнее нас всех. И дверь открывал только своим, научным. Бдительный был дедок. До смешного доходило. Федька мне рассказывал про какого-то историка, который тоже просил телефон Матвеева и получил его после того, как Матвеев лично звонил в Питер и узнавал, есть ли там такой…

— В Питер? Историк из Питера?! — Я чувствовала, как ноги у меня подкашиваются. Почему мне вдруг стало так страшно, я поняла уже позже.

— Ой, Ритуля, я не помню точно. Да что ты так встрепенулась? Тебе та питерская история покоя не дает?

— Володя, узнай, пожалуйста… Это очень важно… если тебя не затруднит…

— Кто этот историк?

— Да…

— Узнаю. Но только при условии, что ты после этого забудешь обо всей этой истории. Обещай!

— Перед лицом своих товарищей торжественно обещаю! — попробовала отшутиться я.

— Рита, обещай серьезно. Я выясню насчет телефона, потому что это важно для твоей же безопасности. А про книгу — забудь. Если что с тобой случится — я твоих лягушек кормить не буду.

— Ладно, Володя, обещаю… — скрепя сердце соврала я.

Как и многие питерцы, Павел относился к Москве и москвичам с легким пренебрежением. Это толкотня, суета, бессмысленное загромождение улиц машинами, которые никуда не едут, одновременно вызывали и брезгливость и азарт: самому хотелось бегом бежать по тротуарам, на которых безобразным образом были припаркованы блестящие иномарки. Тупость и бескультурность москвичей, одно за другим сносивших исторические здания в центре собственного города, уже даже не удивляла и не злила. Почему-то жителей столицы Павел представлял в виде младенцев, играющих с кубиками. Построил башенку, полюбовался, бах! — и сломал. Построил новую, снова — бах по кубикам! Ему еще никто не объяснил, что ломать нехорошо.

При всей своей нелюбви к этому городу, Павел успел изучить его так, как знал мало кто из москвичей, проводящих всю свою жизнь в коротких перебежках от дома к работе и обратно. Ведь если спросить первого встречного, где находится Молочный переулок — наверняка сначала будет долго думать, а потом замотает головой — откуда ему знать? А гость из Питера знал.

Но найти нужную улицу — это полбеды. Вот выйти на нужного человека в таком городе гораздо сложнее. Хотя, с другой стороны, затеряться здесь — тоже не проблема. Павел уже не один раз возвращался из Москвы с добычей. Но на то и знаменитое Пашино то ли шестое, то ли еще какое чувство, чтобы выискивать то, что другие не нашли. Именно это необъяснимое «нечто» заставляло его всякий раз выходить на нужных людей, подбирать нужные слова, делать так, чтобы люди сами открывали двери и сами отдавали в руки искомое, или, по крайней мере, клали вожделенный предмет на видное место, а там уж оставалось только свою руку протянуть, или взять чужими руками. Конечно, случались и проколы. Например, три года назад, когда Паше пришлось удирать от не самых симпатичных ребят, раскапывавших в лесах под Питером оружие времен Второй Мировой. Конкурировать с ними было опасно: их много, а он, Пашка, предпочитал работать в одиночку. Иногда брал себе помощников, но очень редко. Ведь любой помощник со временем может превратиться во вредителя или конкурента… Взять того же горе-бегуна, который не смог по-человечески удрать из Восьмерки от москвичей. Ситуация получилась наиглупейшая, да и Андреас тогда ничего не заплатил, кроме смехотворного задатка: письма-то ему так и не достались. Одна надежда: достать саму Книгу.

Но с Книгой получалась странная почти мистическая история: всегдашнее чудо-чутье подводило Пашу. Обычно объект своих поисков представлялся ему в виде человека со своим, особым характером. У этой Книги характер был прескверный: она не давалась в руки, маячила где-то на горизонте, поддразнивала издалека и снова исчезала, словно растворяясь в тумане. Вместо нее в руки неожиданно и неизвестно откуда прыгали совсем другие предметы, а Она, воспользовавшись этим, снова ускользала. Никто и никогда не вел себя так! Обычно вещи прятались, но очень неуклюже, как дети, играющие в прятки. Сам за занавеской стоит, а тапочки виднеются… Поиграют в прятки как умеют, и в конце концов, покорно идут прямо в руки. Но эта Книга оказалась такой капризной дамочкой, что поймать ее — значит прягнуть выше собственной головы! Это уже не столько вопрос денег, сколько вызов Пашиному таланту!

Да и потом это ведь такой заказ, что при всем желании не откажешься… На Новом Арбате кто-то толкнул его в бок, недовольно огрызнувшись, вместо того, чтобы извиниться.

— Сам сволочь, — невозмутимо ответил Паша. Он по-прежнему бродил там, куда глаза глядели и куда ноги несли. В этой пестрой толпе он пытался найти и собрать в цельную картину свои собственные мысли. Обычная прогулка по московским улицам, на первый взгляд тупая и бесцельная, могла помочь забыть очередную неудачу и выработать план дальнейших действий. Но какое-то смутное ощущение не давало этим мыслям собраться воедино. Прислушиваясь к себе, Паша пытался выловить это ощущение. Как всегда, самая трудная задача — это понять, что у тебя творится в душе, там, откуда идут все тайные сигналы.

Хождение туда-сюда продолжалось достаточно долго: Паше пришлось пройти весь Новый Арбат вплоть до того самого места, где он смыкается со Старым. Улица казалась слишком большой и от того ненастоящей: вывески Казино, крикливые витрины магазинов, яркие краски, кич, дешевка! Все вокруг напоминало нагромождение все тех же детских игрушек, только очень и очень большого размера… Так и хотелось, чтобы откуда-то возник огромный младенец, вроде Гаргантюа и начал перестраивать эти гигантские здания в новые башенки. И когда Павел представил себе этого гигантского младенца, переставляющего местами части домов на Новом Арбате, то, наконец, ощущение из смутного и размытого стало концентрированным и четким. Паша понял: он ищет эту Книгу не один. Кто-то мешает ему. Оставалось только выяснить — кто именно. А потом — как этого человека отстранить от поисков. Желательно, не вызывая лишнего шума и ничьих подозрений…

Первый снежок наконец-то убелил улицы нашего многострадального мегагорода. Здесь, на Верхней Радищевской, которая плавно перетекала в Нижнюю Радищевскую, все же кое-где сохранился дух старой Москвы. Дух, наверное, это не совсем то слово… Пахло, как и везде, бензиновой гарью, чем-то отвратительно резиновым и намокшей уличной пылью. Но все же этот поворот улицы, стремящейся под уклон, эти кое-где отреставрированные старые здания, — все навевало уютные мысли о том, что давным-давно, когда меня еще на свете не было, это был обыкновенный город, размеры его соотносились с антропометрическими данными человека. Когда-то почти везде стояли одно— или двух этажные особняки, где за ситцевыми (или какими еще там?) занавесками пили чай из самоваров, дворы и вправду были дворами, и там цвела сирень (моя мама любила мне про это рассказывать…). Еще не было сталинских высоток, прорубленных проспектов и помпезно-имперского стиля в архитектуре. И все улицы были примерно такими же. И точно так же первый робкий осенний снежок серебрил мостовую, прятал под собой грязь…