Беглая книга - Анна Мурадова

В холле прямо передо мной, на столе, застеленном выцветшим красным сукном, стоял огромный портрет Вениамина Георгиевича в траурной рамке. Перед портретом — вазочка с четырьмя поникшими гвоздичками, скорбно склонившими головы. Профессор глядел на меня с фотографии грустно и слегка иронично. Будто бы добродушно упрекал меня в том, что я наделала: «Что же это вы, деточка! Я от вас такого не ожидал… Да, не ожидал!» А что я натворила-то? Я же не хотела! Я совсем не хотела, чтобы он умирал! Я звонила ему, никто не отвечал, вот я и перестала звонить. Да еще придумывала себе весь вечер совершенно бессовестные обманные объяснения: может, на линии неполадки, может, у него отключили телефон или еще что. Хотя я чувствовала, что не в этом дело.

Я подошла поближе, чтобы прочитать некролог. Да, так и есть, он умер позавчера, именно в тот день, когда я была у него. Значит, это произошло вечером… Но как это связано с моим визитом? Наверное, если бы я была виновата, ко мне давно пришла бы милиция… Стоп, в чем я виновата? Ни в чем. Даже если я как-то причастна к его смерти, то… но почему я так уверена, что причастна?

— Рита! Рита! — Александра трясла меня за рукав. — Да что с тобой? Что ты так на Матвеевский портрет уставилась? Ну да, наука понесла тяжелую утрату… Или он тебе родственник?

— Саша, мне надо срочно с тобой поговорить.

То, что я выбрала не лучшую собеседницу, было ясно как день. Но если бы я удерживала в себе все свои мысли и чувства, то, наверное, сошла бы с ума на месте. Мы стали в пролете между этажами. Александра протянула мне сигарету. Я затянулась и слегка успокоилась. Ровно настолько, чтобы говорить членораздельно.

— А чего тут непонятного? — дернула изящными плечиками Александра, на удивление бесстрастно выслушав мой рассказ. — Это же просто черт.

— Что — просто черт? — Мне было легче уже от того, что говорливая Александра выслушала меня, не перебив ни разу. Поэтому я считала своим долгом выслушать ее парадоксально бестолковые — как всегда! — выводы. И по возможности в них вникнуть. Даже взбалмошная Саша могла иногда сказать что-нибудь дельное.

— Этот Рыжик твой. Ты ирландские сказки и былички читала?

— Читала. Но какая связь?

— Еще? — она протянула мне очередную сигарету.

Отказаться в такой ситуации было невозможно.

— Так вот, если там кому встречается молодой человек приятной наружности — а ты именно так о нем говорила! — да еще рыжий, то добра не жди. Это точно сам дьявол. Я помню, Таня Михайлова об этом много писала, у нее была статья…

— Саша, я тебя умоляю! Это был совершенно реальный человек, насчет приятной наружности — дело вкуса.

— Но он же был рыжий!

— Рыжий. Ну и что?

— Значит, дьявол. И это очень хорошо согласуется. Кому еще нужна была Библия? Ты ж сама говорила, что кто-то там из-за нее в каком-то году совершил сделку с дьяволом.

— Саша, я говорю не о филологических ассоциациях! Пойми, человек умер!

— Вениамин Георгиевич? Так ему лет-то… Дай Бог нам столько прожить.

— Но когда я была у него, он был абсолютно здоров!

— Ну и что? — она снова жеманно пожала плечами. — У меня дед так бегал-бегал до восьмидесяти шести лет, здоровее нас был. А потом раз — сердце. И все. Нет деда. А за два дня до того ему бабка скандал устроила, за то, что он ей с тридцатилетней теткой изменял. А ты говоришь!..

— Я не про то говорю. Из-за этой книжной истории уже один человек умер в Питере. И у него ограбили квартиру.

— А у Матвеева ограбили?

— Не знаю.

— Ну вот видишь.

— Да ничего я не вижу!

— Ну хорошо, а кто тогда твой Рыжик по-твоему? Если не черт, то кто?

— Какой-нибудь охотник за антиквариатом. Димка, Татьянин сын мне рассказывал, что там, в Питере народ охотится за Библией, чтобы продать ее на Запад. И покупателя нашли. Ой, не знаю… Что им стоит сесть на поезд да в Москву приехать? Наверное, Рыжик один из них…Вениамин Георгиевич его не пустил на порог, а потом он как-то узнал, что я интересуюсь книгой. Может быть, он выведал телефон Матвеева и каким-то образом подкинул его Володьке. Иначе не сходится.

— Все-то ты рационализируешь… Ой, смотри, Тамара Борисовна идет! Давай у нее спросим?

— Что спросим?

— Здравствуйте, девочки! — Тамара Борисовна Шварц, крупная дама и крупный ученый, медленно спускалась по лестнице, умудряясь одновременно поправлять шиньон, кивать мчащимся мимо студиозусам, и пробегать глазами настенные надписи.

— Надо же, что современные юные филологи пишут! — она кивнула на любовно вычерченное черным маркером слово «фаллос». — Вот что значит образование! В наше времена на стенах писали несколько иное слово… Риточка, а что это с вами такое? У вас горе? Она стала около меня, тяжело дыша, так что старомодное жабо на ее груди то поднималось, топорщась рюшами, то опадало.

— Тамара Борисовна, у Риты обострение комплекса вины. Она считает, что Матвеев из-за нее умер, — с детской непосредственностью заявила Александра. Меня всегда раздражало ее поведение в стиле «анфан террибль», но сейчас это было кстати: сама бы я объяснить ничего не смогла.

— Да что это вы, Риточка, выдумываете? Если уж кого винить или подозревать, то меня, я же его умершим обнаружила!

— Вы?! — я снова заволновалась да звона в ушах. — Расскажите, как это было?

— Ну как… Я ведь тесно с ним общалась, была в некотором роде его ученицей, вернее одной из учениц. А сейчас я собираю материал для учебника, который будет называться «История лингвистических учений двадцатого века» или что-то в этом роде. И я приходила к Вениамину Георгиевичу каждую неделю, мы с ним беседовали, он мне советы давал.

— А он не жаловался на здоровье? — робко спросила я. Все-таки мне хотелось найти себе оправдание.

— Нет, нет, нет! — она энергично замотала головой, отчего только что поправленный шиньон снова сполз набок. — Вениамин Георгиевич никогда не жаловался. У него была очень тяжелая жизнь, как у многих людей его поколения, но он привык переносить все трудности молча. Конечно, он выглядел усталым, но в его возрасте это простительно. Особенно если учесть, что он до последнего дня работал. Кто теперь будет разбирать его архив — неизвестно…

— А когда Вы пришли к нему позавчера… — я робко попыталась вернуть ее к интересующей меня теме.

— Когда я пришла к нему… Это было вечером, часов в девять. У меня поздно заканчивается пара здесь, поэтому мы и назначали наши встречи на такое время. Так вот. Я пришла, смотрю — дверь его квартиры не закрыта. Но не открыта нараспашку, а прикрыта и не заперта.

Она задумалась, по-видимому припоминая детали. Я тоже призадумалась: точно помню, что профессор плотно закрыл за мной дверь, помню даже щелчок цепочки. Значит, за время, прошедшее после моего ухода (а ушла я примерно в шесть, самое позднее — полседьмого) и девятью часами, когда на площадке появилась Тамара Борисовна, кто-то успел побывать в его квартире. И уйти, не закрыв дверь.