Любовь литовской княжны - Александр Прозоров

– Мечами не торговать надобно, брат! – возмутился Юрий Дмитриевич. – Их надобно в руки брать да за отчину и славу сражаться! Донести имя русское до самых дальних пределов ойкумены!

– Эх, Юра-Юра, – укоризненно покачал головой Василий. – Молод ты, горяч. В чащобах непроходимых вырос, крепостицы малые за города считаешь, мира не видел. А вот я, братик, до этих самых дальних пределов, о коих ты мечтаешь, своими ножками дошел. И вот что я тебе скажу. Пределы сии огромны и годами пути измеряются. Уже чуть южнее Волги тамошние народы столь великими армиями воюют, что счет им не на сотни, а на тысячи идет, и всю дружину твою или мою там самое большее за дозор ратный сочтут. Народу там обитает больше, нежели муравьев в лесах наших. Каждую версту у них по деревне стоит, а через пять-десять верст по городу. Это не то что у нас, когда от избы до избы три дня пути. Коли ты сих обитателей просто спугнешь, их толпы тебя просто от страха безо всяких мечей затопчут. Коли все они в полон тебе сдадутся, у тебя людей не хватит, дабы просто всех их пересчитать. Идти туда с дружинами русскими, это все равно что камушек в омут бросать. «Бульк» только услышишь, да и исчезнешь бесследно. На сем все и закончится. Посему попомни мое слово, братик. Наша слава не в набегах разбойничьих крепнет, а в печах плавильных да кузнях, клинки булатные кующих, в ладьях, железом груженных, да в казне полной. По степям же с пикой носиться… – Великий князь презрительно поморщился и отрицательно покачал головой. – Это баловство для голодранцев, никакого ремесла не знающих. И вся их жизнь – это от соска материнского до седла и до набега первого. А там топором по голове получил, в землю копытами втоптали, и имени никто не вспомнит. Коли повезет, так не в первом походе убьют, а во втором али третьем. Вот и вся татарская удача… – Василий потянулся за кубком, выпил вина. Спросил: – У тебя ведь вроде как солеварни в Галиче имеются? Так их бы ты и развивал! На что тебе, Юра, под пики татарские лезть?

– Что же нам тогда, набеги татарские терпеть?! – развернул плечи Звенигородский князь. – Али, может статься, еще и дань им платить?!

– Ты хоть один такой набег после Тохтамышева вспомнить сможешь? – вскинул брови великий князь. – Вот то-то и оно! Коли нам самим степняков не дразнить, то и они нас шибко не беспокоят. От ушкуйников разбоя наголову больше выходит! Так что про дань и набеги выдумывать ни к чему. Коли ордынцы захотят чего подобного, по рукам дадим сразу! Ну, а покуда они нас не тревожат, то и нам сие осиное гнездо ворошить ни к чему.

– Люд православный от унижения басурманского защитить! – Юрий Дмитриевич попытался перекреститься.

– А сей люд у тебя ее просит, защиту-то? – вздохнул Василий. – У нас главная православная епархия ныне где? В Сарае! Вот ты у тамошнего митрополита Саввы и спроси, нужен ему разбойничий набег на его паству для ее защиты али им и так хорошо?

– Экий ты, брат… – князь Юрий запнулся, подбирая нужное слово: – Тишайший! Сидишь, ровно бурундук в норе, и шагу наружу не кажешь!

– Да уж поверь, братик, мира я насмотрелся вдосталь, – снова приветственно приподнял кубок великий князь. – Мне, Юра, отец завещал землю русскую хранить в благополучии, покое и процветании. Именно этим я и занимаюсь. От крови, страданий и голода ее всячески берегу, всеми силами укрепляю и украшаю. И тебе о своем уделе так же позаботиться советую.

Василий Дмитриевич допил вино и поднялся:

– Что-то я притомился. Пойду прилягу. Софья, ты со мной?

– Да, мой родной, сейчас догоню, – кивнула великая княгиня и снова потянулась за огурцом, макнула его в густой мед, кинула в рот и с хрустом прожевала. Посмотрела на понурившегося Звенигородского князя. Улыбнулась: – До чего же ты, Юра, на своего брата похож!

– Угу… – угрюмо буркнул юноша, глотнул терпкого вина. – Прямо один в один!

– Еще как! – Женщина дотянулась пальцами до его подбородка, повернула лицом к себе. – Тебе сейчас сколько лет, Юра? Восемнадцать?

– Девятнадцать, – поправил ее князь.

– Когда мы познакомились с Василием, он тебя совсем немного моложе был, – мечтательно вспомнила великая княгиня. – Такой же лихой был, горячий. Отважный. Очертя голову в безумные приключения бросался. Вылитый ты! Ныне изменился. Однако, согласись, землями успешно прирастает. Всего за несколько лет Нижний Новгород прибрал, и сверх того Городец, Мещеру, Тарусу, Муром. Безо всякой войны, заметь, без крови. Токмо золотом, посулами да добрым словом. Может статься, так оно и надобно?

Софья тяжело вздохнула, поднялась, привлекла паренька к себе, поцеловала в лоб – и направилась вслед за мужем.

Девятнадцатилетний Юрий Дмитриевич, князь Звенигородский, Галичский, Рузский и Вятский, глядя ей в спину, до крови прикусил губу, медленно сжал кулак, а затем с силой ударил им по столу.

4 декабря 1394 года

Кострома

Еще в предрассветных сумерках из окружающих могучую крепость слобод и постоялых дворов выполз на гладкий лед Волги огромный, почти на шесть сотен саней, обоз, груженный сеном, хворостом и холщовыми мешками с зерном. Даже двигаясь в три колонны, сия змея вытянулась в длину почти на полторы версты – и потому скачущий во главе пожилой купец с двумя шрамами на лице не мог разглядеть, что происходит в хвосте его каравана. По счастью, у хозяина имелись крепкие помощники, одетые в похожие тулупы и опоясанные ремнями с длинными косарями и тяжелыми поясными сумками.

Одолев за день пути верст этак двадцать, обоз сбивался возле какой-нибудь отмели в большую стоянку. Возчики разжигали костры, распрягали лошадей, кормили, благо сена хватало с избытком, укладывались спать – а на рассвете снова запрягались, рассаживались на облучки и двигались в дорогу.

Обоз как обоз.

Не считая того, что каждые три дня от него отставало два десятка саней вместе с возничими – и старательно забивались в прибрежные заросли.

За половину месяца пути обоз похудел больше чем на треть. И именно через полмесяца, четырнадцатого декабря, к Нижнему Новгороду подошло с верховьев Волги, со стороны Вологды, почти тридцать сотен всадников под стягами Звенигородского княжества. Армия сия тревоги у горожан не вызвала – ибо из ворот крепости и из многих постоялых дворов дружно вышли многие и многие бояре с холопами и заводными конями, чтобы влиться в скачущую на юг рать.

Дружина двигалась широким походным шагом до позднего вечера – до тех самых пор, пока из леса не выходили люди и не размахивали руками. В сих местах уже пятитысячное войско спешивалось, отпускало подпруги. Холопы рубили полыньи, поили коней, после чего отводили к деревьям, к сваленным там охапкам ароматного сена, к торбам с рожью или ячменем.

Поутру ратники поднимались в седла сытых и отдохнувших коней – давали шпоры и мчали дальше по звенящему льду, вперед и вперед вниз по течению. И воины, сторожившие припасы, конечно же, тоже примыкали к общей армии.

Так, почти налегке, звенигородская дружина промелькнула над Волгой стремительной тенью – и через десять дней влетела на мирные улицы Казани, заполонив окружающие твердыню слободы еще до того, как в крепости поднялась тревога. Оглушительный звон набата и низкий гул множества бил чуть ли не на всех крепостных башнях заставил привратников поднять мосты, оставляя в руках неприятеля всех несчастных, каковые не успели добежать до спасительных створок.