Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев - Зоя Ножникова

Перед обедом великий князь переменил корону, а во время обеда менял короны еще два раза, так что я видел три разные короны на его голове. Когда все кушанья были поданы, он своей рукой дал еду и напитки каждому из прислуживавших дворян. Его цель, как я слышал, состоит и в том, чтобы каждый знал хорошо своих слуг. По окончании обеда он призывает своих дворян одного за другим, называя их по имени, так что удивительно слушать, как он может называть их, когда их у него так много. Когда обед кончился, я отправился к себе, это было в час ночи».

* * *

Это писал, как поняли секретари, сам Ченслер. Были еще бумаги, вроде бы написанные другим англичанином, Адамсом. Речь в них, похоже, шла о том же дне в Кремле, но немного по-другому. Барон знал, что, хотя с тех пор и прошло около полутора столетий, можно было бы разобраться, кому принадлежит та или иная запись, но не видел в этом особого смысла. Излагались одни и те же события, тон был примерно одинаковый, просто одна рукопись дополняла другую. Когда-то кто-то даже написал, что Климент Адамс вообще в Москве не бывал. Это казалось Барону странным, Адамс числился в списках английской экспедиции. Но уж рукопись Адамса точно существовала. Вот она.

Адамс:

«На первый день по приезде Ченслера в Москву наши были приглашены к князю. В одной из зал сидели сто почтенных придворных в золотых одеждах до самых пят.

Вошедшие в аудиенц-залу, англичане были ослеплены великолепием, окружавшим императора. Он сидел на возвышенном троне, в золотой диадеме и богатейшей порфире, горевшей золотом; в правой руке у него был золотой скипетр, осыпанный драгоценными камнями; на лице сияло величие, достойное императора. По бокам стояли главный дьяк и ближний боярин; за ним сто пятьдесят почтенных мужей сидели на лавках. Такой блеск великолепия, такое почтенное собрание совершенно могли смутить хоть кого, но Ченслер с видом совершенно спокойным отдал честь царю, по нашему обычаю, и вручил ему грамоту короля.

Царь спросил о здоровье короля Эдуарда. Англичане ответили, что думают, что он жив и здоров. Вслед за тем преподнесены были главным дьяком привезенные подарки — в это время дьяк снял шапку, а прежде стоял в шапке. Князь Московский пригласил англичан к обеду и отпустил.

Через два часа позвали на пир. В так называемой Золотой палате, — хотя она и не осень красива, — сидел русский император в серебряной одежде; на голове его сияла новая диадема. Англичане сели за стол против царя. Посередине палаты стоял невысокий квадратный стол. На нем лежал шар, поддерживающий другие, меньшие, так что из них образовалась пирамида, суживающаяся кверху. Тут же было множество драгоценных вещей, ваз, кубков, большею частью из самого лучшего золота. Особенно отличались четыре больших сосуда, в пять футов в высоту. Несколько серебряных кубков, похожих на наши стаканы, употреблялись для питья князю, когда он обедал без торжественного собрания.

Четыре стола, накрытые самыми чистыми скатертями, были поставлены отдельно у стен; к ним вели четыре ступени; за них сели почтеннейшие сановники в одеждах из дорогих мехов.

Взявшись за нож или хлеб, князь полагал на себя крестное знамение. Кто пользовался особенной его дружбой и участвовал в советах, тот сидел за столом вместе с ним, но поодаль. У прислуживающих князю ниспускались с плеч самые тонкие полотенца, а в руках были бокалы, осыпанные жемчугом. Когда князь бывает в добром расположении духа и намерен попировать, то обыкновенно выпивает бокал до дна и предлагает другим. В Московии исстари ведется, что пред обедом сам император посылает каждому хлеб. При этом все встают и кланяются князю. Когда подношения кончаются, входит придворный в сопровождении прислужников и, поклонившись князю, ставит на стол на золотом блюде молодого лебедя. Через полминуты снимает со стола и отдает кравчему с семью товарищами, чтобы нарезать кусками. Потом блюдо ставится на стол и предлагается гостям с прежней торжественностью. В это время и придворный получает хлеб от князя и уходит.

Все блюда и кубки для ста обедавших были из лучшего золота, а столы так обременены драгоценными сосудами, что даже недоставало места. Обед кончился, когда были уже зажжены свечи, потому что наступила ночь. Царь простился с обедавшими, назвав всех по именам, для того, как говорят русские, чтобы показать, что каждого хорошо знает, и чтобы тем обнаружить свое расположение. Нельзя не подивиться, какую нужно иметь память, чтобы удержать столько различных имен».

* * *

Много еще лежало на столе у Барона разных бумаг о том, как принимали русские иностранных послов в доме царском в Кремле, но не было смысла читать их дальше. Триста лет приходили в Кремль послы, разные цели были у них, кто-то удачно беседовал с русским государем и его советниками, кто-то менее удачно, но на столах стояло все то же серебро, и ничего не менялось ни во внешнем церемониале переговоров, ни в том величайшем почтении, с каким все внимали словам владыки Московского государства, перечисляли его титулы и пили за его здоровье.

Заканчивались главные аудиенции, данные в Кремле иностранным послам, и в ожидании ответа русского государя могло пройти много времени. Разумно было проводить его не в праздной скуке, а в полезной деятельности, чтобы не приходилось, как Герберштейну, молить пославшего его императора о позволении уехать из Москвы, не дождавшись ответа:

«Что же до того, что мы должны поставить в известность Вашу светлость о результатах и там ожидать ответа, то это — самое тяжкое и наитягчайшее — пребывать столь долго в этой тюрьме; не изменит ли, ради Бога, Ваша светлость это намерение, ибо не вернусь и через два года».

* * *

У иностранцев было много важных и серьезных дел: следовало как можно лучше разведать, чего можно было ждать от страны, населенной московитами. Добираясь от своих домов где-нибудь в Австрии, Венеции или Франции до русской столицы через пол-Европы и пол-Московии, послы видели многое.

Главное: они своими глазами видели необозримые пространства, иногда безлюдные, но иногда густо населенные. Не оставалось сомнений, что русские, когда появится необходимость, могут прислать в помощь западным странам сколько угодно воинов. Их качества были широко известны, их давным-давно ярко описал англичанин Ричард Ченслер:

«Нет под солнцем воинов лучше, чем русские, как нет людей, столь привычных к суровой военной жизни. Никакой холод их не смущает, хотя им приходится проводить в поле по два месяца в такое время, когда стоят морозы и снега выпадет больше чем на ярд. Солдат не имеет ни палатки, ни чего-либо иного, чтобы защитить свою голову. Если пойдет снег, то воин отгребает его, разводит огонь и ложится около него. Однако такая их жизнь в поле не столь удивительна, как их выносливость, ибо каждый должен добыть и нести провизию для себя и для своего коня на месяц или на два, что достойно удивления. Сам он живет овсяной мукой, смешанной с холодной водой, и пьет воду. Его конь ест зеленые ветки и прочее, стоит в открытом холодном поле без крова и все-таки работает и служит русскому хорошо. Я спрашиваю вас, много ли нашлось бы среди наших хвастливых воинов таких, которые могли бы пробыть с ними в поле хотя бы месяц?»