Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев - Зоя Ножникова

— Леонард, ты прибыл от великого господина к великому господину по важному делу, проделав большой путь; и как ты видел нашу милость и наши ясные очи, добро тебе будет. Пей и выпей эту чашу, и ешь хорошенько досыта, а потом отдохнешь, что бы вернуться, наконец, к своему господину.

Потом то же самое он сказал и мне.

Вся без исключения посуда, в которой подавались кушанья, напитки, уксус, перец, соль и прочее, по их словам, сделаны из чистого золота, и, судя по весу, это, кажется, было действительно так. Я едал у великого князя и до, и после того, когда поставец был уставлен серебром, да и на столах была серебряная посуда.

Есть четыре лица, каждое из которых стоит с одной из сторон поставца и держит по чаше; из них-то чаще всего и пьет государь, постоянно обращаясь к послам и приглашая их есть. Иногда он даже спрашивает у них что-нибудь, выказывая себя весьма любезным и обходительным. Среди прочего он спрашивал меня, брил ли я бороду, что выразилось одним словом: «брил». Когда я так же односложно сознался в этом, он сказал: «И это по-нашему», то есть как бы говоря: «И мы брили». В самом деле, когда он женился вторично, то сбрил совершенно бороду, чего, как они уверяли, не делал никогда никто из государей.

Раньше стольники одевались в далматики, наподобие диаконов, прислуживающих при богослужениях у нас в больших храмах; но в тот раз были только подпоясаны; ныне же на них различные платья, похожие на военный камзол, называемые «терлик», обильно украшенные драгоценными камнями и жемчугом. Все это дается из княжеской казны.

Обед длится долго — иногда три, или четыре, или пять часов. Как-то раз, это было в первое мое посольство, в 1517 году, мы даже обедали до первого часа ночи. Ибо все дела они заканчивают до обеда; так что если идут переговоры о серьезном деле, то они не едят зачастую целый день, а расходятся только тогда, когда зрело все обсудят и решат, и расходятся только ночью. И наоборот, на пиршества и возлияния они употребляют иногда целый день и, наконец, расходятся только с наступлением темноты. Государь часто чтит пирующих кушаньями и напитками.

Всем приходится выходить по одному на середину комнаты и, осушив чашу, возвращаться на свое место. Тот же, кто желает избегнуть более продолжительной выпивки, должен по необходимости притвориться пьяным или заснувшим, или напоить их самих, или по крайней мере, осушив много кубков, уверять, что никоим образом не может больше пить, ибо они уверены, что хорошо принять гостей и прилично с ними обойтись — значит непременно напоить их. Этот обычай соблюдается вообще у знати и тех, кому позволяется пить мед и пиво. В первое посольство государь, когда по окончании дел отпускал меня после обеда, на который я был приглашен, — ведь у них принято угощать обедом как отъезжающих, так и прибывающих послов, — встал и, стоя у стола, велел подать себе чашу со словами:

— Сигизмунд, я хочу выпить эту чашу в знак любви, которую питаю к брату нашему Максимилиану, избранному римскому императору и высшему королю, и за его здоровье. Ее выпьешь и ты, и все другие по порядку, чтобы ты видел нашу любовь к брату нашему Максимилиану и проч., и рассказал ему, что ты видел.

Затем он подает мне чашу и говорит:

— Выпей за здоровье брата нашего Максимилиа на, избранного римского императора и высшего короля.

Он подавал ее всем другим участникам обеда и вообще всем там стоявшим и каждому говорил те же слова. Приняв чаши, мы отступали немного назад и, преклонив голову перед государем, выпивали. По окончании этого он подозвал меня к себе, протянул руку и сказал:

— Теперь ступай.

Так происходит всегда, ибо после обеда государь не занимается никакими важными делами, и по окончании обеда он, как правило, говорит послам:

— Теперь ступайте!»

* * *

Четверть века спустя после Герберштейна, в 1553— 1554 годах, в Москве у Ивана Грозного гостила экспедиция сэра Хью Уиллоби. Секретари Барона не очень разобрались, кто именно из британских мореплавателей — Ричард Ченслер, главный кормчий флотилии, или Климент Адамс, один из капитанов, — писал записки об их пребывании в Москве: каждый за себя или Адамс за обоих. В бумагах значились оба автора.

Вот слова Ченслера:

«Через две недели, как я приехал, меня отвели к секретарю, ведающему дела иностранцев. Он сказал, что великому князю угодно, чтобы я явился к нему с грамотами короля, моего государя. Я был очень доволен этим и тщательно приготовился к приему. Когда великий князь занял свое место, толмач пришел за мною во внешние покои, где сидели сто или больше дворян, все в роскошном золотом платье. Оттуда я прошел в зал совета, где сидел сам великий князь со своей знатью, которая составляла великолепную свиту. Они сидели вдоль стен комнаты на возвышении, но так, что сам великий князь сидел много выше их на позолоченном сидении в длинной одежде, отделанной листовым золотом, в царской короне на голове и с жезлом из золота и хрусталя в правой руке. Другой рукой он опирался на ручку кресла. Канцлер Иван Михайлович Висковатый и секретарь стояли перед великим князем. Когда я отдал поклон и подал свои грамоты, он обратился ко мне с приветствием и спросил меня о здоровье короля, моего государя. Я ответил, что при моем отъезде от его двора король находился в добром здравии и что я уверен, что он и теперь находится в таком же добром здравии.

После этого царь пригласил меня к обеду. Мое приношение канцлер представил его милости с непокрытой головой, — а до этого они все были в шапках. Когда его милость получил мои грамоты, мне предложили удалиться. Мне было сказано, что я не могу сам обращаться к великому князю, а только отвечать ему, если он говорит со мной. Итак, я удалился в комнату секретаря и провел там два часа. Затем снова пришли за мной и повели в другую палату, называемую Золотой. Я не вижу, однако, причин, почему бы ей так называться. Я видел много гораздо лучших, чем эта.

Итак, я вошел в залу, которая невелика и гораздо меньше зал английского королевского величества. Стол был накрыт скатертью; на конце его сидел маршал с небольшим жезлом в руке; стол был уставлен золотой посудой; на другой стороне залы стоял поставец с посудой. Отсюда я пошел в обеденную палату, где сам великий князь сидел не в торжественном наряде, а в серебряном одеянии с царской короной на голове. Он сидел в кресле, поставленном довольно высоко; около него не сидел никто; все сидели в некотором отдалении. Длинные столы были накрыты вокруг комнаты; все они были заполнены теми, кого великий князь пригласил к обеду; все были в белом.

Число обедавших в тот день было около двухсот, и все подавали на золотой посуде. Прислуживавшие дворяне были все в золотых платьях и служили в шапках на голове. Прежде чем были поданы яства, великий князь послал каждому большой ломоть хлеба, причем разносивший называл каждого, кому посылалось, громко по имени и говорил:

— Иван Васильевич, царь русский и великий князь Московский, жалует тебя хлебом!

При этом все должны были вставать и стоять, пока произносились эти слова. После всех он дал хлеб маршалу; тот ест его перед его великокняжеской милостью, кланяется и уходит. Тогда вносят царское угощение из лебедей, нарезанных кусками; каждый лебедь на отдельном блюде. Великий князь рассылает их так же, как хлеб, и подающий говорит те же слова, как и раньше. Кушанья подаются без определенного порядка, но блюдо за блюдом. Затем великий князь рассылает напитки с теми же словами, какие сказаны выше.