Королева войны - Феликс В. Крес

Дартанец дрожащими руками развернул письмо и прочитал. Печатей было целых три.

— Ее императорское высочество… — выдавил он.

— Ее императорское высочество просит лишь оказать мне любезность, для тебя важнее другие две печати. Не бойся, это только назначение, из него ничего не следует, кроме моих полномочий, — безжалостно добивала она его.

— Ваше благородие… но ты требуешь невозможного! Ваше благородие… пойми меня, очень тебя прошу… Умоляю, ваше благородие! У меня нет доступа к княгине, каким образом я мог бы…

— Это меня не волнует. У тебя времени до завтра. Найди кого-нибудь или сделай это сам.

— Нет! — истерически крикнул хозяин. — Убей меня, госпожа, хорошо! Что только хочешь! Можешь убить!

Агатра почувствовала, что ее охватывает дикая ярость. Княгиня-невольница вытерла о нее носки своих золотых туфелек… Теперь еще этот… грязный шпион, ничего не стоящий, говорил «нет»! Ей хотелось вытащить меч, но она лишь поднялась, заскрежетав зубами, схватила со стола перчатку и ударила дурня по голове, потом еще раз.

— Нет? — прошептала она, — А я тебе говорю, что да! — рявкнула она так, что затряслись стены дома. — Сделаешь, что я сказала, или…

Она замолчала и быстро оглянулась через плечо, ибо на мгновение у нее замерло сердце. Она готова была поклясться, что в углу комнаты кто-то стоит. Но нет. За окном сгущались сумерки, и в комнате стало темно… все из-за этого. Она была один на один с трясущимся доносчиком.

Агатра поняла, что ее подвели нервы. Окинув взглядом комнату, она подошла к окну и выглянула наружу, на случай, если кого-то привлекли доносящиеся из дома крики. Потом вернулась к несчастному.

— Сделаешь, что я сказала, — повторила она. — Эзена должна завтра умереть. Отдай мне это. — Она вырвала из ослабевшей руки пергамент. — Сумку я оставлю на столе, в ней достаточно золота, чтобы ты смог оплатить целый десяток смертников, готовых даже силой ворваться во дворец. Там почти нет солдат, двое стоят на часах у входа, дворцовая гвардия в разных местах подпирает стены. Разукрашенные вояки с алебардами. Казармы пристроены к северному крылу, оттуда никто не успеет прибежать.

— Силой… Во дворец? — простонал несчастный дартанец. — Тут нет людей, готовых на… на такое! Ни за какое золото! Это не город в Дартане или Армекте, ваше бла… ваше высокоблагородие! Где я возьму наемных убийц? Да еще таких, из которых, может быть, у одного будет шанс уйти живым, да и то ненадолго? Смертников — ты верно сказала! Или сумасшедших!

— Меня это никак не волнует. Тогда придумай что-нибудь другое. Я оставлю здесь кое-кого, кто будет следить, чтобы ты не сбежал. Сделаешь свое дело — может быть, останешься жив. Не сделаешь — прирежу как собаку. У тебя времени — до завтра, до вечера. Помни.

Спрятав пергамент за пазуху, она забрала перчатки и пошла к выходу. Дверь с тремя колотушками захлопнулась за ее спиной — глухо, словно крышка гроба.

Сказать о Кесе, что она худая и старая, мог только К. Б. И. Денетт или кто-нибудь со столь же изысканным вкусом. Тридцатичетырехлетняя блондинка была, вне всякого сомнения, самой красивой Жемчужиной Сей Айе — но, увы, это относилось только к ее лицу. Прекрасная когда-то фигура была изуродована беременностью и родами; пытаясь вернуть себе прежний вес, Кеса добилась чересчур многого, став худой и хрупкой — и так, к сожалению, осталось навсегда. Невольница, обладавшая властной и гордой внешностью, очень пропорционально сложенная, все еще могла считаться необычно красивой женщиной, но уже не среди других Жемчужин… Тем более что у нее были скрытые изъяны, и притом весьма серьезные — беременность оставила страшное клеймо на ее животе, ягодицах и бедрах. Князь Левин когда-то забрал Кесу за долги, вместе с табуном лошадей и какой-то бедной деревушкой на краю света. Предыдущий хозяин, гуляка и мот, не заботился ни о чем — чему Кеса была печальным доказательством. В уважающем себя Доме невозможно было представить, чтобы такая драгоценность ходила с раздутым животом; многочисленные способы изгнания плода позволяли избежать худшего. Но Кеса доносила плод до конца, ребенка сразу же продали; хозяин же, окончательно разорившись, вскоре вынужден был раздать почти все свое имущество многочисленным кредиторам.

Войдя в спальню Эзены, Жемчужина прежде всего заметила, что горят все свечи, и в удивлении остановилась. Сразу же после она увидела на постели княгиню, которая, накрывшись простыней, спала как ребенок, подтянув колени к груди, возле кровати же — Хайну, первую Жемчужину, которая, дыша слегка приоткрытым ртом, тоже спала, положив на постель голову и одну руку.

Кеса нахмурила красивые брови, и губы ее изогнулись в гримасе, в которой смешалось недовольство, легкая зависть и очень много грусти. В Сей Айе ей было хорошо, как никогда и нигде прежде, — и тем не менее Жемчужина уже знала, что все лучшее в жизни выпало на долю других.

Ей не приказывали разбудить ее высочество в определенное время. У нее, правда, имелось несколько вопросов… но они могли и подождать, впрочем, она имела право решать сама. Немного подумав, она бесшумно обошла комнату, гася свечи. Потом еще раз посмотрела на постель, дольше всего разглядывая каштановые волосы княгини, которые до этого видела лишь несколько мгновений. Задумчиво покачав головой, она вышла так же тихо, как и появилась.

Посланник хотел, чтобы его разбудили поздним утром. Кеса поручила эту задачу молодому невольнику, но потом отменила распоряжение. Мудрец-посланник заслуживал особого к себе отношения. Она пошла к нему сама.

— Ваше благородие, — мягко сказала она по-громбелардски, раздвигая шторы на окне, — светит солнце, и одновременно идет прекрасный летний дождь. Взгляни, ибо это не продлится долго.

Разбуженный Готах приподнялся на локте, откашлялся и протер глаза.

— Я Жемчужина Дома, меня зовут Кеса. Прости, ваше благородие, но ты не сказал, чтобы тебя будил мужчина. Я пришла… из любопытства.

Готах не был соней и мог прийти в себя за несколько мгновений.

— Самое приятное пробуждение из всех, какие у меня были… когда-либо, — сказал он. — А уж по пути сюда… Ты не поверишь, госпожа, что вытворяют солдаты, когда пора вставать.

К Жемчужине в доме ее хозяина или выступающей где-то от его имени можно было обращаться как к женщине чистой крови. Но с тем же успехом ее можно было называть просто «Жемчужина». Готах выбрал первое, доставив удовольствие невольнице.

— Ты угадала, госпожа, я громбелардец… Прошу тебя, сядь и поговори со мной, если тебя не ждут другие обязанности.

— Не ждут.

— Я действительно громбелардец. Но не все посланники родились в Громбеларде, — улыбнулся он.

— Я думала, что все, — честно ответила она. — Прости мне, ваше благородие, слабое знание языка. Я очень многое забыла. Прошли годы с той поры… с тех пор… — Она запнулась и рассмеялась. — Ну вот видишь, господин. Сам видишь.

— Хотел бы я, чтобы в Громбеларде хотя бы каждый десятый житель этого края разговаривал как ты, госпожа, — сказал Готах, и это была истинная правда. — Мне уже приходилось видеть Жемчужин, но, не поверишь, я ни разу не общался ни с одной из вас. Я примерно знаю, откуда берутся столь необычные драгоценности, но больше догадываюсь, чем знаю на самом деле. Не думал, что вас столь хорошо обучают языкам. Если, по твоим словам, ты говоришь по-громбелардски впервые за много лет…