Лимонов - Эмманюэль Каррер

В таком благодушном настроении он и отправился наслаждаться заслуженным отдыхом на роскошной вилле, построенной для него в Крыму. Но там ему внезапно обрезают связь и полностью изолируют, блокировав виллу по периметру. Кучка заговорщиков, чьи имена надо назвать, потому что они, так или иначе, вошли в историю – Крючков, Язов, Пуго и Янаев, – объявляет в стране чрезвычайное положение, однако сразу совершает ошибку, выставляя вперед самого ничтожного из своей компании – вице-президента Янаева. Следующие четыре дня этот несчастный прожил в состоянии такой паники, что перед пресс-конференцией, которую транслировали по телевидению, заперся у себя в кабинете, откуда его пришлось извлекать силой. Несмотря на предпринятые попытки по обыкновению заткнуть прессе рот, вся страна увидела его трясущиеся руки и растерянный, полубезумный взгляд: представленный триумфатором, он уже выглядел проигравшим. Ощущение фарса – вот что больше всего удивляет в августовском путче 1991 года. Странными казались прежде всего личности заговорщиков – ничтожные и вдобавок пьющие люди. Они и в самом деле быстро опьянели. Не от власти, нет, а самым банальным образом – от водки. Надрались, как сапожники. Накачались до положения риз. И, будучи в глубоком подпитии, почувствовали, что дело – табак, что они совершают колоссальную глупость, но давать задний ход уже поздно. Сигнал тревоги прозвучал, танки вошли в Москву, надо продолжать, даже если с души воротит. Хотя они бы предпочли проглотить таблетку аспирина, запить ее огуречным рассолом и лечь, накрывшись с головой, в надежде, что как-нибудь рассосется само собой.

Тем не менее демократы в какой-то момент и вправду поверили в то, чего они уже несколько лет не боялись: что после второй оттепели снова ударит мороз, что надеяться на победу было безумием и надо было спасаться, пока не поздно. Путч мог увенчаться успехом. Все зависело от армии. Юные призывники, получившие приказ войти в столицу, опасались, что их заставят делать то, что их отцы делали в Праге в 1968 году, и понадобилось определенное мужество с их стороны, чтобы подчиниться не своим командирам, а Ельцину, призвавшему их встать на сторону закона и государства.

Интуитивно ощутив символический смысл своего жеста, Ельцин сделал штабом сопротивления парламент, который москвичи называли Белым домом, и в течение этих исторических дней граждане всего мира узнали, что, кроме вашингтонского, на планете есть еще один Белый дом. Московский. Он стал полем битвы, где Россия сражалась за демократию. Героические образы августа 1991 года напоминают полотна Жака Луи Давида, живописца Великой французской революции: Ельцин, стоящий на танке на фоне Белого дома. Ростропович, который, бросив все, прилетает в Москву, чтобы поддержать молодую демократию. Стекающиеся к Белому дому толпы москвичей – строить баррикады и, если надо, защитить своим телом оплот свободы. И танки отступили. Девушки обнимали солдат и втыкали в жерла пушек букеты цветов. На четвертый день все глубоко и облегченно вздохнули: кошмар рассеялся, страна отстояла свободу.

Городская молодежь, которая рассказывает историю своей страны языком Star Wars, двадцать лет спустя вспоминает август 1991-го как один из самых напряженных моментов своей жизни, как настоящий фильм ужасов, который закончился всплеском энтузиазма. СССР возвращается: super-flip! СССР рухнул окончательно: super-fun! И еще одно было прекрасно, прекрасно и справедливо: наследники семи десятилетий угнетения сошли со сцены вслед за постылым режимом, но не истаяли, как божества, в вагнеровских сумерках, а сделались всеобщим посмешищем, как балаганные петрушки, которых никто не боится. Кого в целом мире поддерживали лишь Кастро, Каддафи и Саддам Хусейн. Да еще наш президент Миттеран, кумир умников, кого собственное хитроумие довело до откровенной глупости: когда его упрекнули за поспешные поздравления тем, кого он считал новыми правителями СССР, он высокомерно ответил, что их надо было судить по их поступкам. Как будто путч – это не поступок! Да еще какой!

Конец истории: Горбачев, с неуместным загаром на лице, так ничего и не поняв, возвращается из Крыма в Москву. Среди последствий – тяжелые переживания семьи, оказавшейся отрезанной от мира и запертой на вилле, которая роскошью могла соперничать с дворцами нефтяных шейхов. Трое путчистов покончили с собой[42], но, к счастью, Эдуард был жив и здоров, так что их было кому оплакать, поскольку, что бы вы ни думали о его идеалах, он остается им верен и чтит даже побежденных. 23 августа все наблюдали театральную развязку этой истории, транслированную телевидением на весь мир: стоя в зале парламента рядом с нависшим над ним Ельциным, Горбачев дрожащим голосом зачитывает протоколы заседания, на котором его министры предали своего шефа. Затем победитель, с улыбкой гурмана, приступающего к любимому блюду, протягивает ему какую-то бумажку:

– Да, чуть не забыл, тут вот есть один маленький декрет, который надо бы подписать…

– Какой еще декрет? – затравленно озирается Горбачев.

– О запрете Компартии…

– Что? Что? – растерянно бормочет Горбачев. – Но я же его не читал… мы его не обсудили…

– Какая разница, Михаил Сергеевич, – успокаивает Ельцин. – Давайте подписывайте.

И Горбачев подписывает.

Потом на Лубянской площади, где расположено здание КГБ, толпа сносит памятник Дзержинскому. А красное знамя меняется на трехцветное, которое было государственным символом при временном правительстве 1917 года. А несколько месяцев спустя судьбу страны круто меняет еще одна историческая попойка. В обстановке строжайшей секретности в охотничьем домике в Беловежской пуще собрались три человека: президент России Ельцин, украинский президент Кравчук и президент Белоруссии Шушкевич. Ельцин уехал из Москвы, ни слова не сказав Горбачеву о своих намерениях, ничего не было приготовлено заранее, ни один из участников не представлял себе разницы между федерацией и конфедерацией. Сидя под водочку в бане, они твердят друг другу только одно: в 1922 году именно их три республики основали Союз, и теперь это дает им право его распустить. Ельцин настолько пьян, что двум другим приходится практически волочь его в постель и, перед тем, как отключиться, он звонит Джорджу Бушу (старшему) и ему первому сообщает грандиозную новость: «Джордж, мы с ребятами договорились. Советский Союз больше не существует». Чтобы довершить унижение Горбачева, рассказать ему о свершившемся факте они поручают Шушкевичу – самой мелкой фигуре из них троих. Шушкевич уверяет, что Горбачев в ужасе якобы у него спросил: «А что же будет со мной?»

Что будет с ним? Небедный пенсионер, которому оставят его дачу, фонд его имени и право до конца своих дней проводить щедро спонсируемые конференции. Если принять во внимание российские традиции, начиная со Средних веков, то можно сказать, что на сей раз с лишенным трона царем обошлись весьма милосердно.

В битве гигантов между Горбачевым и Ельциным французы с самого начала взяли сторону первого, и я даже немного удивлен тем, что они остались верны своему выбору. Ельцина воспринимали как грубого, неотесанного мужлана, сыгравшего после августовского путча сомнительную роль, и за два срока его правления это мнение не изменилось. Нашим героем оставался Горбачев, а те, кто его сверг, были нам отвратительны. Ельцин выручил Горбачева из беды, но потом он его добивал так методично и настойчиво, что в конце концов трудно было сказать: добрый он или злой. Речи его граничили с популизмом, а некоторые считали, что он – прирожденный диктатор.