Смерть у стеклянной струи - Ирина Потанина

— И это — для начала, — серьезно ответила теща. — В противном случае я за себя не ручаюсь!

С достоинством кивнув, она ушла, а Морской получил возможность заглянуть в кухню. Лучше бы не заглядывал!

Напротив двери за столом, неестественно выпрямившись и глядя прямо перед собой, восседала явно оскорбленная чем-то Клара Бржихачек. Голову ее покрывал завязанный причудливым узлом на лбу яркий платок, глаза закрывали очки с затемненными стеклами, плащ был застегнут на все пуговицы до самого подбородка. Казалось, будто она забаррикадировалась от окружающего мира, но при этом грозно вызывала из своего укрытия весь этот мир на бой. В руке Клара держала чашку с чаем, но не пила его, а монотонно и яростно твердила что-то по-чешски. Морской разобрал в этом свою фамилию и по интонации понял, что сопровождающие ее слова означают что-то нехорошее.

Впрочем, переместив взгляд дальше, Морской тут же забыл про Бржихачек — в большой кастрюле, вальяжно вывесив наружу обе лапы и источая характерный для ранней стадии приготовления бульона противный запах, варилась курица. Рядом на кухонной тумбе сидела Галя и уверенными умелыми движениями красила когти курицы подаренным Ириной лаком. Закончив с одной лапой, она подула на нее, вроде бы любуясь результатом, и перешла к другой.

— Я знаю, вам важно выговориться, — как бы между делом обращалась Галя к Кларе, — но повторяю в сотый раз: я вас не понимаю… О! — Тут она увидела Морского. — Ты проснулся? Доброе утро! Не знаю даже, — она как ни в чем не бывало показала на курицыны ногти, — наносить третий слой или он будет лишним?

— Что происходит? — выдавил из себя Морской. — Дорогая, почему ты… э…

— Не знаю, — жена кокетливо пожала плечами. — Я тоже женщина-загадка. Поди пойми… Вдруг чего-то захотелось, — она перешла к следующему когтю.

— Ах «тоже»! — Морской вспомнил, что говорил так про Ирину, и понял, что ситуация вышла из-под контроля. — Родная, меня не было ночью всего пару часов!

— Возможно, — холодно согласилась Галя. — Но я успела проснуться от твоего крика на лестничной площадке, услышать топот, испугаться, напридумывать себе бог знает чего…

— Но ты же спала, когда я возвратился!

— Делала вид. Давала тебе шанс. Наивно полагала, что ты, как обычно, засыпая, разбудишь меня, чтобы рассказать, в чем дело. Мы ведь всем делимся? — Она с упреком повторяла его собственные слова, которыми он всегда описывал секрет их счастливой совместной жизни. — Всегда! Оперативно! Теперь не знаю, может, раньше тоже было что-нибудь, про что я не должна была бы знать… Когда с рассветом к нам пришла соседка — не буду повторять, чтó именно она наговорила, но, поверь, мне это было очень неприятно, — я поняла, в чем, собственно, проблема. Ты сам-то видел, как меняется твой взгляд, едва заходит речь об этой балерине? О таких мыслях женам не рассказывают, понимаю. — Морской никогда раньше не видел Галочку в таком состоянии. — Сначала соседка, теперь эта… милая гражданка… — Она указала кисточкой от лака на Клару, — пришла и требует, чтобы я немедленно ей выдала Ирину. Отказывается уходить и что-то говорит на непонятном языке. Я как раз собралась выполнить ее просьбу и поискать. Быть может, ты Ирину прячешь тут в шкафу или в кладовке, или под кроватью? Вот как разделаюсь с этими лицемерными подарками, так поищу…

Клара, которая с появлением Морского прервала свою речь и молча переводила взгляд с него на Галину и обратно, опять заговорила. На этот раз на немецком:

— Ирины нет в гостинице! Она у вас, — не терпящим возражения тоном заявила гостья. — Ночью была суматоха, а утром выяснилось, что Ирины нет на месте. Все говорят, чтобы я не волновалась, она в надежных руках и под охраной. Но мне это не нравится. Я расспросила персонал. Таксист в ответ на мою щедрость был любезен. Я знаю, что Ирина ночью уехала к вашему дому. И даже конкретно знаю, что именно в вашу квартиру она и направлялась. Она еще в авто пыталась понять, светятся ли окна, и называла номер интересующей ее квартиры вслух. Таксист запомнил. Ошибки быть не может. Ирина здесь. — Гостья снова перешла на ровное сердитое бормотание. — И я настаиваю, что вы обязаны дать мне с ней поговорить. Она иностранка, и любое удержание незаконно. Даже если вы действуете от имени советских правоохранительных органов, вы должны дать мне увидеться с ней…

— Да нет ее у нас! — перебил Морской Клару тоже на немецком. — Она к нам заходила на минуту… И сразу же ушла…

— О! — вмешалась Галочка. — Впервые за день в этой кухне взаимопонимание. Вижу, вы прекрасно друг с другом говорите. Что ж, не буду вам мешать!

Она попыталась уйти, но Морской остановил:

— Дорогая, прошу тебя, опомнись! Тебя как подменили! Как можно строить версии и накручивать себя, ни в чем не разобравшись? Да, я не прав, что не предупредил. Но остальное — мыльная опера и только. Так в американской прессе называют сентиментально-драматические радиопрограммы, — пояснил он для Клары, прежде чем вспомнил, что та не понимает русского. — Послушай, — деваться было некуда, и Морской, мгновенно научившись говорить одновременно на двух языках, принялся оправдываться: — Ирина тут действительно была. К ней кто-то влез ночью в номер, она испугалась и поехала искать следователя Горленко. Узнать его адрес она могла только от меня, поэтому у нас и появилась. Выслушав, что произошло, я попросил соседа Семена отвезти ее к Горленко, — на всякий случай он поспешно прибавил: — Ирина раньше дружила с женой Коли, и ей там были рады. Чтобы Семену не пришлось мотаться одному, я съездил с ним. Всё. Ах да, — эту часть он на немецкий не дублировал, — Ирина была очень напугана и, пока мы ждали Семена, я усадил ее во дворе и принялся расспрашивать и успокаивать. Там соседские дети нас и засекли. И вот еще! — Теперь он обращался только к Кларе: — Что случилось в «Интуристе», я говорить не уполномочен. Ирина сама расскажет. И раз в гостинице никто, кроме вас, не паникует, значит Горленко доложил куда следует, что гражданка Онуфриева, — он по привычке произнес прежнюю фамилию Ирины и тут же, не без язвительности, исправился: — Ой, простите, товарищ Грох пребывает под его, Горленковской, опекой. Ого! — И тут Морской увидел нечто, отчего оторопел окончательно. — Сегодня, видно, все сошли с ума!

То, что сначала он принял за диковинную меховую накидку на плечах Клары, оказалось котом. Минька, с момента смерти хозяйки никого к себе не подпускавший, блаженно распластался у Клары Бржихачек на плече. Сейчас, когда гостья попыталась встать, он недовольно приподнялся и ворчливо замурчал.

— Да, Минька тоже… удивил. Не знаю, что с ним. Но, наверно, хоть это к счастью, — сказала Галочка, перехватив изумленный взгляд мужа.

— Коты меня всегда любили, — пояснила Клара. — Иногда невзаимно, но этот — милый, — она сняла перчатку и принялась чесать Миньку за ухом. Тот — тоже словно подменили — не сопротивлялся и вроде даже был доволен. — Не нужно так смотреть! — вспыхнула Клара. — Да, у меня после концлагеря артрит и, чтобы не пугать таких брезгливых личностей, как вы, обычно я всегда ношу перчатки.

Морской действительно смотрел на руку Клары с ужасом, не в силах оторваться. И думал он, конечно, в этот миг о Доре. Сказать, что его близкая знакомая точно так же искалечена лагерем, но только не немецким, а советским, конечно, было бы недопустимо. Морской молча отвел глаза. Галина предупреждающе покачала головой, все понимая и как бы напоминая мужу, что про Дору говорить нельзя.