Смерть у стеклянной струи - Ирина Потанина

— Ах Инна! — Ирина наконец окончательно пришла в себя и переключилась. — Я думала, она работает в столицах… Такой талант! Как у нее дела?

Поговорили, наконец, об общих знакомых. Повспоминали, погрустили, посмеялись…

— Что будете делать, когда вернетесь в Прагу? — продолжил общий тон беседы Морской. — Уедете к родителям в Париж?

— Нет, что вы, это нереально. У нас уже два года осложнение связей…

— И это говорит человек, сумевший в 37 году уехать из Союза?

— Второго Ярослава судьба мне точно не пошлет, — опять вернулась к своим горестям Ирина. — А без него я никуда бы не уехала. Да и потом, ну как же я поеду — у меня ведь дети. — И тут же, предупреждая возгласы ошарашенного Морского, заверила: — Да не свои! Студийцы. Я вам не говорила? Руковожу танцевальной студией. В первом составе выступаю, а параллельно готовлю девочек на смену. Уйти со сцены, может, и могла бы, но бросить учениц — нет, права не имею. Вместо меня никто их так не подготовит…

— Кхе-кхе! — От подъезда Семена раздался зов. — Ну что, мы едем?

Морской с готовностью двинулся навстречу, представил Семена с Ириной друг другу и сердечно поблагодарил соседа за согласие помочь.

— Супруга говорит, что надо — значит надо. — Семен галантно распахнул дверцу авто перед Ириной, а сам остался с Морским снаружи. — Хотя, конечно, отпускает меня с вами не без опаски. Вы нынче в нехорошем смысле очень популярны, — шепнул он осторожно.

— Я весь внимание, — сощурился Морской, понимая, что сосед хочет что-то объяснить.

— Меня по вашу душу вызывали, — серьезно сообщил Семен. Морской на миг вздрогнул. Спрашивать, куда вызывали, было глупо — и так понятно, МГБ не дремлет. Но вот зачем… — Не на ковер, не думайте, а просто для проформы, — поспешным шепотом продолжил сосед. — Мол, раз вы, Семен Яковлевич, с ним общаетесь, то мы должны предупредить, что… — Тут он сделал паузу. — Суть в том, что мне так и не сказали толком, о чем предупреждают. И больше вроде как хотели, чтобы я им что-то рассказал. Но я, знаете ли, уже не в том возрасте и не в той должности, чтобы терпеть невнятные намеки. Спросил напрямую. Ответили, мол, нет, никаких новых грехов за вами не водится, а за старые вас уже наказали. А меня вызвали, чтобы зафиксировать, о чем мы говорим за преферансом. Все вежливо, все по форме, но осадок остался.

— Не берите в голову, — как можно спокойнее произнес Морской, заодно и самого себя убеждая в неважности услышанного. — Это все из-за моей знакомой, — он кивнул на отрешенно откинувшуюся на подушку сиденья в машине Ирину. — По совместительству она мне бывшая жена и новоиспеченная вдова одного убитого совсем недавно иностранного инженера. Мы… — Морской поискал изящную формулировку, но получилась ерунда, — мы… общаемся. И с Галиной Ирина тоже уже знакома, — добавил он поспешно. — Так вот, выходит, наши мудрые органы проверяют, достоин ли я, — он снова кивнул на Ирину, — подобной компании. Прошу прощения за связанные с этим неудобства.

— Вас понял, — кивнул Семен и обошел машину, чтобы сесть за руль. — Вы не берите в голову, помимо вас еще о многих спрашивали. И как нарочно, не про семью или ближайших подчиненных, а обо всех, о ком я ничего не знаю, как и о вас.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Морской, который знал прекрасно, что соседу про его жизнь известно очень много.

— Ходят слухи, — уже в машине начал Семен, которому явно все же было важно рассказать Морскому подробности, — что вы — отъявленный циник. Сложилось ощущение, что это ваша главная вина. Работали, мол, вы в редакции и много, и хорошо, но без должной восторженности. С чем вас и поздравляю. К таким нюансам по-настоящему придраться будет сложно.

— Было бы желание, — вздохнул Морской. — А оно есть, раз по поводу меня всех вызывают. Но я уверен: как только иностранцы уедут, эти волнения скоро кончатся, и все забудется.

— Что-что? — спросила с заднего сиденья Ирина.

Морской скривился. Мужчины вели беседу максимально завуалированно, к тому же обоим казалось, что шум мотора заглушает их слова и пассажирке ничего не слышно. Но нет… На удивление, Ирину взволновало не обсуждение ее персоны в разговоре, а неприятности Морского. — Куда это всех вызывают для расспросов о вас, Владимир?

Морской с Семеном, не сдержав насмешливых улыбок, переглянулись. Если бы Ирина была шпионом и старалась скрыть, откуда приехала, этим вопросом она бы себя выдала. Есть вещи, которые живущим за границей — пусть даже бывшим соотечественникам и обитателям социалистических стран — понять не суждено.

— Не волнуйтесь, — мягко попросил Морской, — ничего страшного не происходит.

— Пусть меня тоже вызовут, — зло сощурилась Ирина, то ли поняв, о чем речь, по его ответу, то ли просто вспомнив, как сама жила в СССР. — Я объясню, что все в порядке, иностранцы не в обиде, и вызывать по вашу душу никого больше не надо…

— А правда, — перебил Семен, отчасти, чтоб избавить Морского от необходимости объясняться с Ириной, — что вы могли сказать про материал какого-нибудь начинающего автора: «Блестяще! Вот то самое, прошу прощения, говно, которое мы можем смело ставить в номер!»? Верней, «прошу прощения» я вставил от себя. Вы, говорят, вещали без него… Такое было?

— Все возможно, — нелепо протянул Морской. — В запарке и не такое говорилось постоянно. Допустим, нужно срочно сдать полосу, а материала не хватает…

— Он мог бы сказануть и не такое, но никогда не сделал бы это при авторе заметки… — Ирина бросилась оправдывать бывшего мужа. — Он, безусловно, циник, но тактичный…

Морской при этом изо всех сил отгонял мысли о том, кто именно из редакции мог пожаловаться на подобный разговор. Год назад он принял решение не рыться в подробностях и не осуждать никого из коллег. Не ради них, а чтобы не пачкаться. Но иногда, конечно, руки чесались узнать конкретные фамилии и… Да хотя бы просто предупредить оставшихся в «Красном знамени» честных людей о том, что рядом крысы. В редакции, например, все еще работала вдова арестованного в 41-м и умершего от воспаления легких по дороге в лагерь поэта Поволоцкого. Морской и Галя с ней дружили. Ей, конечно, не лишним будет знать, что каждое ее словечко потом передадут «куда следует».

«Так! Хватит!» — сам себя прервал Морской. На самом деле мудрая Поволоцкая и без него все прекрасно понимала, и выяснения ничего не поменяют, а лишь позволят выплеснуть часть злобы и обиды. Выглядеть жалким и оскорбленным Морской не хотел, поэтому копаться в поступках посторонних людей не собирался. «Тут со своими, — он подумал о Горленко, — дел наворотил. Не хватало еще с чужими разбираться. Пусть говорит кто хочет и что хочет. Мне все равно».

— Не знаю, — Семен все продолжал. — Когда меня спросили, я ответил, что тот Морской, который мне известен, в цинизме уличенным быть не может. Взять хотя бы ту историю с Лепешинской. Вы помните?

— Как я могу забыть, — улыбнулся Морской. И пояснил для Ирины: — Уже после войны к нам на гастроли приехала Ольга Лепешинская. Грандиозное событие! Ее все ждали, и хотелось, чтоб Харьков встретил звезду максимально радушно и тепло. Когда она была тут в прошлый раз — сразу после освобождения, — город еще бомбили, Жуков распорядился их с Козловским риску не подвергать, отправил выступать в более безопасный пригород. Там Лепешинская танцевала прямо на каменных ступеньках госпиталя. Теперь, в мирное время, хотелось показать Харьков с лучшей стороны. А у нас разруха. Полный кавардак. Почти ничего нет, а то, что есть, ломается, крадется или ни на что не годится. Театр не знал даже, где взять автомобиль, чтоб обеспечить гостье комфортное передвижение. Ну я и попросил Семена дать машину. Он как раз вернулся с фронта и привез из Германии своего Бобчика.