Veritas - Рита Мональди

Нет, наверное, не знала, сказал я себе. Атто просто рассказал ей красивую сказку. Возможно, он сказал ей, что хочет перед смертью поглядеть, что да как. Вероятно, он прибегнул к театральному тону, который так умело использовал в своих целях… А Камилла попалась на это.

Вопросы множились в моей голове, словно в зеркальном кабинете. Почему Атто не воспользовался Камиллой для того, чтобы передать императору письмо Евгения? Не знал, что хормейстер – подруга Иосифа? Вероятно, не знал. В противном случае он не вышел бы на Марианну Пальфи, вообще не упомянув Камиллу. Я сам ведь узнал о дружбе Иосифа с нашим хормейстером совершенно случайно, благодаря болтливости Гаэтано Орсини.

Что же мне делать? Передать эту драгоценную информацию Атто или умолчать? Для Камиллы будет легче легкого передать письмо Евгения Савойского императору. Но что случится, если Атто, как я подозревал, был заодно с турками? Разве не оказался бы тогда его императорское величество под ударом опасного заговора? Разве не могли меня обвинить в пособничестве?

Нет, лучше ничего не говорить Атто. Напротив, я буду тщательно следить за ним (что будет не так трудно, как когда-то, теперь, когда он совсем старик). Но в первую очередь я скрою от него, что связь с императором, которой он так желал, совсем рядом, за углом, точнее, в самом монастыре, где он квартирует.

Если бы Атто знал, как легко может встретиться с императором! Из болтовни своих собратьев по цеху, клиентов и посетителей трактиров и кофеен я узнал, хотя и был очень глубоко предан ему, что молодой император, невзирая на свои блестящие подвиги, носил в душе глубокие раны, зарубцевавшиеся и превратившиеся в нечто вроде наивности. Именно на этом мог сыграть аббат Мелани. Если бы ему удалось получить аудиенцию у императора через Камиллу, его наверняка выслушали бы и, вероятно, ему удалось бы достичь желаемого. И это было бы хорошо, если в намерения Атто действительно входит мир, как он утверждает. Но это было бы плохо, если на самом деле он заодно с турками и преследует их мутные цели.

Иосиф Победоносный родился с огнем, достоинством и душевным благородством истинного монарха. Он был способен на широкие жесты, мог увлечь нерешительного, тронуть бесчувственного. Он был нетерпелив, энергичен, скор на решения, пылкий импровизатор. Но прислушивался даже к ничтожным жалобам, давал обещания, далеко превосходящие его возможности, и никому ни в чем не мог отказать.

Причиной этой скрытой и коварной слабости была ирония судьбы: он был сыном человека, представлявшего собой его полную противоположность.

Отец Иосифа, Леопольд, был набожен, стеснителен и мелочен, он же – смел, безудержен, обходителен. Леопольд был осторожен, флегматичен, нерешителен и массивен; Иосиф искрился жизнерадостностью. Уже в двадцать четыре года он отправился в бой против французов, лично командовал войсками и захватил известную крепость Ландау. С тех пор его называли «победоносным». Отец же его, когда в 1683 году турки двигались к Вене, бежал сломя голову.

Молодой Иосиф – первенец, а значит, претендент на престол – изначально чувствовал себя призванным править. Он любил свой народ, а народ любил его. Но он требовал еще и повиновения от своих подданных, а потому выбрал себе латинский девиз «Timoré et amore». Он собирался использовать для правления «любовь и страх», два самых сильных чувства.

А его отец стал императором случайно: в молодости его готовили к монашеству, поскольку для трона был предназначен его старший брат. Когда же тот умер от болезни, правление стало для Леопольда тяжкой повинностью, с которой лучше всего было справляться с помощью терпения. Не случайно его девизом было «Consilio et industrie»: «Размышлением и усердием». Его воспитали могущественные иезуиты, завладевшие его легко управляемой душой. Вместо того чтобы позволить религии направлять себя, Леопольд использовал ее в качестве щита. Трусливый характер заставлял его колебаться в вопросах веры, он был одержим суевериями и колдовством, боялся магии. Убежденный в том, что должен быть терпеливым, он даже просителям позволял обращаться плохо по отношению к себе.

Иосиф был набожен, конечно, но презирал интриганов-иезуитов. Он поклялся себе, что прогонит их с королевского двора, как только взойдет на трон.

Из лени, а также чтобы не потерять своих лизоблюдов, отец Иосифа на протяжении десятилетий поддерживал двор и правительство как цветущий аппарат ненужных, праздных, склочных министров, которым к тому же еще и переплачивал. Иосиф не мог дождаться, когда наконец сможет выставить их всех за дверь и заменить молодыми, деятельными и знающими людьми, которым доверял. Министры знали об этом (Иосиф основал даже нечто вроде параллельного правительства, так называемый «молодой двор») и ненавидели его.

Постоянные нравоучения отца, попрекавшего его завоеваниями женских сердец, только ухудшали ситуацию. В итоге отец запретил ему заниматься государственными делами. Он не понимал и не выносил сына, который был так не похож на него и так похож на его величайшего врага, «короля-солнце»: тот тоже был выдающимся человеком с располагающим к себе характером, любимцем женщин. Леопольд предпочитал блестящим победителям заурядных людей, молодым – стариков, специалистам – неумех, бесстрашным – трусов. Как он мог любить своего первенца?

В действительности он любил Карла, своего младшего сына.

Карл был идеальным воплощением той заурядности, которую так ценил Леопольд. Иосиф был пылок, а Карл, воспитанник иезуитов, сдержан. Первый обладал привлекательной внешностью, второй выглядел всего лишь терпимо. Иосиф был скор на суждения, красноречив, Карл же колебался и поэтому молчал. Иосиф смеялся и заражал всех своим смехом, а Карл опасался, что смеяться будут над ним.

Они вышли из чрева одной матери, только первый родился правителем, второй – спутником. Карл, возможно, смог бы уживаться со своим братом без особых ссор, но зерно раздора посеял их собственный отец, поскольку никогда не скрывал, что предпочитает младшего. На смертном одре он поспешно добавил в завещание несколько пунктов не в пользу Иосифа, согласно которым именно в тот момент Карл был предпочтительнее, поскольку закон отказывал ему в престолонаследии.

Иосиф был смертельно оскорблен, а Карл ненавидел его, так как думал, что сам заслужил трон. Разве отец не говорил, что он – лучший? Младший сын, человек мрачного и злопамятного характера, воспитывался не как второй сын, а как будущий король: король Испании. И теперь он не мог смириться с судьбой, согласиться, что останется без короны на голове.

Оба брата не виделись вот уже восемь лет: Карл уехал в Испанию в 1 703 году, чтобы оспорить корону у Филиппа Анжуйского, внука Людовика XIV, и больше не вернулся в Вену. Слишком много было камней преткновения: сначала из-за владычества над Миланом и Финале, затем из-за управления Ломбардией, наконец, из-за Неаполя, где схлестнулись протеже обоих. Даже если братьев разделяли народы, войска, моря и горы, расположенные между Австрией и Испанией, Карл каждый день, каждый час, каждый миг с завистью думал о брате. Хорошенькое наследство оставил отец Иосифу, думал я: недоброжелательность министров, соперничество с братом и ту странную юношескую наивность, из-за которой он подвергался множеству опасностей, к примеру маневрам аббата Мелани.