За ценой не постоим! - Иван Кошкин

Начальник оперативного отдела перевел дух и продолжил:

— Наблюдатели! Ваши! Да, ваши! Где они? Что?!!!

Капитан заорал так, что Катуков обернулся. Никитин был бледен, его лицо дергалось.

— Почему?! Нас не поставили?!

— В чем дело, Матвей? — резко спросил комбриг.

Капитан сунул трубку телефонисту и вдруг вытянулся по стойке «смирно».

— Товарищ генерал-майор! Приказом начарта[40]дивизионы выведены из нашего подчинения, — деревянным голосом отрапортовал Никитин. — Нас не известили.

Катуков почувствовал, что ему вдруг стало нестерпимо жарко, несмотря на десятиградусный мороз. Он стянул с головы щегольскую, черной овчины, папаху и вытер вспотевший лоб. Прежде всего нужно взять себя в руки: он генерал, он, черт возьми, командует лучшей танковой бригадой в РККА.

— Свяжи меня со штабом армии, — резко приказал он, — и вызови Кульвинского.

Генерал повернулся к Бойко — комиссар растерянно переводил взгляд с комбрига на Никитина. Военком нравился Катукову. Бойко умел говорить с бойцами и командирами, для каждого находя особое слово. Он охотно брал на себя всякую мелкую, но необходимую работу, какой полно в таком большом хозяйстве, как танковая бригада, и которую почему-то люди исполняют, только если над душой стоит начальник. Военком выбивал теплую одежду, следил за снабжением, и если 4-й танковой что-то недодавали — ехал ругаться в политотдел армии, требуя призвать вредителей к ответу. Но самое главное — комиссар не лез не в свое дело, не вмешивался в управление войсками. Конечно, под Мценском он постоянно беспокоился о том, что бригада пятится, отходя с рубежа на рубеж. Но каждый раз, получив объяснение, Бойко успокаивался и продолжал заниматься своими делами. Без доверия между комиссаром и командиром как следует воевать не получится, и за эти два месяца Бойко и Катуков научились доверять друг другу.

— Товарищ полковой комиссар, — сам удивляясь своему спокойствию, сказал генерал, — я прошу вас быть свидетелем того, что план операции был изменен без моего ведома. Я хочу, чтобы вы доложили об этом члену Военного совета армии.

Бойко посмотрел в глаза Катукову и медленно кивнул. Военком отлично понимал, в каком положении оказался комбриг, в одно мгновение лишившийся артиллерии. Той самой артиллерии, на которую возлагались такие надежды. Хуже всего было то, что никто не позаботился поставить бригаду в известность о том, что теперь ей придется воевать без пушек. Комиссар понимал, что причиной тому отнюдь не вредительский умысел, а, скорее всего, банальное разгильдяйство: кто-то кому-то поручил, а вот проверить исполнение не позаботился, но от этого не легче. Теперь, в случае провала наступления, о чем, конечно, думать не хочется, комбригу может потребоваться поддержка военкома.

— Товарищ генерал-майор, штаб армии.

Комбриг взял протянутую телефонистом трубку. Начарта в штабе не оказалось, он был в гаубичном полку, Рокоссовский выехал в 18-ю стрелковую дивизию. Трубку взял Малинин, но он ничем помочь не мог. На Скирманово наступают три танковые бригады, части стрелковой и кавалерийской дивизий. Да, вчера 1-й гвардейской выделили два дивизиона, но потом командарм пересмотрел свое решение и решил артиллерию не распылять. Как не сообщили? Приказ приготовили еще ночью. Нет, начало атаки перенести нельзя.

Катуков повесил трубку и коротко обрисовал сложившуюся ситуацию комиссару и подошедшему начштаба. Пушек не будет. Наступление начнется в девять тридцать после получасовой артподготовки. Серьезные изменения в план атаки вносить уже поздно, но нужно сделать все, чтобы свести потери к минимуму.

Кульвинский предложил выдвинуть в боевые порядки наступающих мотострелков «сорокапятки» противотанкового дивизиона. Комбриг покачал головой — дальность прямого выстрела противотанковой пушечки — едва полкилометра, пока артиллеристы дотащат ее на прямую наводку по глубокому снегу, их десять раз накроют минометы или немецкие орудия. Да и слабоваты они, чтобы бить дзоты[41].

— Сильнее «сорокапяток» только танковые орудия, — пожал плечами Кульвинский. — Нормальной артиллерии нам так и не дали.

Оба замолчали, комиссар переводил взгляд с начштаба на Катукова.

— Вот именно, — сказал внезапно комбриг.

Он чуть не бегом бросился по ходу сообщения, что вел к укрытию за деревьями. Там, замаскированный срубленными березками, стоял штабной бронеавтомобиль с радиостанцией. Танкист у броневика встал по стойке «смирно», увидев генерала, но Катуков махнул рукой:

— Вызови мне Бурду, быстро!

* * *

Как всегда, минуты перед атакой тянулись нестерпимо медленно. Петров поминутно смотрел на часы — за десять минут нужно открыть люк и, высунувшись по пояс, ждать сигнала — красной ракеты. Второй, потому что по первой, сразу после обстрела, вперед пойдут три танка Лавриненко.

Когда Гусев вечером объяснял собравшимся командирам взводов план атаки, Петров поразился спокойствию старшего лейтенанта, которому утром идти с тремя танками впереди бригады, вызывая на себя огонь немецких пушек. Невозмутимый, сосредоточенный, Лавриненко, казалось, был уже там — на белом, открытом ветрам и снарядам поле.

Позже Протасов, бегавший за ужином для экипажа, рассказал, что, когда к полевой кухне подошел радист Лавриненко, сержант Шаров, кто-то из второй роты крикнул:

— Смертникам без очереди!

Шаров спокойно встал последним и, повернувшись к шутнику, сказал:

— А ссыкунам слова не давали.

Старшина, раздававший кашу с мясом, крякнул и добавил:

— А самые юморные ужин получат последними, что останется.

Крикуна вытолкнули из шеренги, пообещав в следующий раз надавать по шее. Шаров невозмутимо отстоял очередь и подал старшине котелки, в которые тот, не слушая возражений, положил двойную порцию мяса…

— Командир. Командир! Иван!

Оклик радиста вывел Петрова из раздумий — Безуглый был серьезен.

— Бурда вызывает.

— Давай.

С полминуты в наушниках слышался только треск разрядов, затем внезапно раздался голос комроты:

— Иван, слушай меня внимательно, вторая ракета — не наша.

Бурда говорил недолго — времени оставалось в обрез, рассусоливать было некогда. Услышав «конец связи», Петров повернулся к наводчику: