Кафка. Пишущий ради жизни - Рюдигер Сафрански

или адресовано К. Для деревенских женщин, как правило, быть избранными в качестве любовниц чиновниками Замка – это кульминационный момент жизни. Такое избранничество, пускай и на короткое время, затем становится источником ценных воспоминаний, и поэтому Фрида или хозяйка постоялого двора Гардена без конца рассказывают об этом К. Эти истории подпитывают женщин и внушают им сомнительное чувство собственного достоинства. Деревенские мужчины, которым такие отношения недоступны, на фоне женщин кажутся слабыми и неразвитыми. Поэтому в Деревне царит своего рода матриархат. Очевидно, что женщины, которым посчастливилось стать избранницами чиновников Замка, владеют особенно ценной истиной.

Сексуальные отношения – не в этом ли заключается тривиальная истина, на которой держится связь между Деревней и Замком? История посланника Варнавы, чью семью изгнали из Деревни, может быть прочитана как намек именно на это.

Деревня отвернулась от некогда уважаемой семьи, потому что Амалия – сестра Варнавы – совершила ужасный поступок: она отвергла ухаживания одного из чиновников Замка. Этот чиновник написал ей явно оскорбительное письмо, которое она разорвала у него на глазах. Амалия нарушила табу. Чудовищность ее поступка состоит не только в том, что она отказала служителю Замка. Она увидела то, чего в интересах общины лучше не видеть, а именно, что отношения между Деревней и Замком носят непристойный характер. Иными словами, все говорят о Замке как об олицетворении истинной жизни, а мысли и желания устремлены только к одному – к половым сношениям.

Амалия видит игру насквозь, и ее не ослепляет та сентиментальность, которой остальные женщины окутывают свои истории про Замок: «Она видела суть дела, <…> лицом к лицу стояла она с правдой и терпела такую жизнь и тогда, и теперь». Амалия почувствовала на себе суровость общинного закона: тот, кто покушается на ее табу, на ее молчаливо принимаемую истину, тот становится изгнанником. Амалия смогла уберечь свою чистоту от посягательств Замка и расплачивается за это одиночеством, в отличие от остальных членов семьи, которые не были исключены из игры и поэтому готовы принять любые, даже самые скверные правила игры. Так, сестра Амалии Ольга становится проституткой, обслуживающей прислугу Замка в надежде тем самым обрести его милость.

У Амалии же тем временем осталось только презрение ко всему, что связано с Замком, и ко всем, кто к нему стремится. Она рассказывает: «Я слыхала об одном молодом человеке, который день и ночь думал только о Замке, все остальное забросил, боялись за его умственные способности, потому что все его мысли были там, наверху, в Замке. Но в конце концов выяснилось, что думал он вовсе не обо всем Замке, а о дочке какой-то уборщицы из канцелярий, наконец он заполучил ее, тогда все встало на свои места».

Землемер К. тоже только и думает, что о Замке. Он тоже ухаживает за теми женщинами, которые имеют какое-нибудь отношение к Замку. Но в его случае дело обстоит противоположным образом, чем в случае с тем молодым человеком из рассказа Амалии. Тому и правда нужна женщина. Землемеру же нужен Замок.

Один жаждет Замка ради сексуальности, а другой ищет в сексуальности что-нибудь, что напоминает о Замке. Землемеру невыносимо, что истиной, которую он ищет, может оказаться сексуальность. Когда он посредством сексуальности хочет приблизиться к Замку, чего он, собственно, хочет? Только ли того, о чем он постоянно твердит: что хотел бы в качестве землемера добиться признания сельчан и вести спокойную жизнь в Деревне? Дело не только в этом. Есть что-то большее, что-то напоминающее о Замке, какое-то необыкновенное состояние, какая-то экзальтированность, которая ощущается как спасительная.

Землемер катается по полу с Фридой в пивных лужах возле комнаты чиновника Замка по имени Кламм в «Господском дворе», но на уме у него не Фрида, а Кламм, то есть Замок: «И потекли часы, часы общего дыхания, общего сердцебиения, часы, когда К. непрерывно ощущал, что он заблудился или уже так далеко забрел на чужбину, как до него не забредал ни один человек, на чужбину, где самый воздух состоял из других частиц, чем дома, где можно было задохнуться от этой отчужденности, но ничего нельзя было сделать с ее бессмысленными соблазнами – только уходить в них все глубже, теряться все больше».

Эта сцена напоминает о тех местах из писем Милене, в которых Кафка называет свой страх перед сексуальностью «сугубо ночным делом».

Когда из комнаты Кламма доносится голос, зовущий Фриду, для К. он звучит как освобождение, как «утешительный проблеск»: наконец-то Замок вмешался в непристойность объятий, в эту бессмысленную возню посреди пивных луж. Но упрямая Фрида стучит в дверь Кламма и кричит, что останется с землемером.

К. не радуется этой победе. Женщина, которая из любви к нему обрывает связи с Замком, сразу же теряет в его глазах всякую ценность. Он чувствует, что «пропал», потому что потерял Замок, и теперь ему нужно искать другую женщину, например Пепи – преемницу Фриды в баре – или хозяйку постоялого двора, в чей гигантский гардероб он уже заглядывал.

На этом месте роман обрывается. Он мог бы продолжаться до бесконечности. Все новые женщины отдавались бы К. Из Замка приходили бы все новые послания, давая повод для нескончаемых толкований. Поэтому маловероятно, что роман, как утверждает Макс Брод, должен был закончиться тем, что умирающий землемер под конец обрел милость Замка. Почему это последнее послание должно оказаться заслуживающим доверия, почему оно должно отличаться от всех прежних посланий Замка, которые были неоднозначными и давали повод для бесконечных толкований? Трудно понять, почему все должно было поменяться просто оттого, что близится финал. Логика романа попросту исключает какой бы то ни было финальный акт милосердия.

О том, как можно толковать значение Замка, мы еще не говорили. Замок отсылает к миру писательства как такового. Завоевать писательство и жить им было для Кафки, как нам уже известно, главной жизненной задачей, а для К. такой задачей было завоевание Замка. Нельзя ли считать, что попытки добиться признания писательством похожи на попытки добиться признания со стороны Замка?

Действительно: в Замке многое связано с процессом письма – там сочиняются письма, которые можно бесконечно толковать; беспрестанно составляются протоколы и акты, в которых письменно фиксируется все, что происходит в Деревне. По рассказам старосты, об одном старательном чиновнике Замка ходит молва, что в его кабинете громоздятся целые груды актов, которые все время обрушиваются, и этот «непрерывный грохот» отличает этого столь добродетельного чиновника, и за это им так восхищаются. Похожие вещи Кафка в шутку рассказывал и о своем письменном столе в конторе –