Осьмушка - Валера Дрифтвуд

петляет туда-сюда, как звериный след. Берега почти везде зарастают рогозом, и наверняка дно там неприятное, илистое, покрытое осклизлыми остатками водяных растений.

Пенелопа Резак ищет себе место, чтобы искупаться. Через брошенную деревеньку и поблизь речки шла когда-то просёлочная дорога, ещё теперь её можно различить. Спустя некоторое время поисков межняк начинает сердиться и молчком ворчать на себя же.

«Королевишна тоже выискалась, блин.

Неужели неясно, что все хорошие места и есть возле стойбища! Так нет, попёрлась. Хильда-рыбарка вон не стесняется, в воду лезет с костлявыми, и ладно с костлявыми – даже при Ковале, и ничего. Если кто от Хильдиных телес и стесняется малёх, так это, наверное, сам Коваль, да и тот вроде виду не подаёт – не краснеет по своему обыкновению, а только смотрит в сторону, и всё.

Мелкую Руби, ту вообще из воды не выгонишь, пока аж фиолетовая не сделается – плёхается в затоне с близнятами старшаковыми, и плавают все трои, как выдры, хотя визг иногда подымают совсем поросячий. Штырь-Ковали привычные. И к разной там наготе, а к шрамам и следам увечий так и тем более. Пялиться-то небось не будут.

Ну да, это они друг ко дружке привыкли, а не ко мне, нескладёхе.

Нет, неохота показываться вовсе без порток. А в труханах в воду лезть тут совсем не принято.

Да и не только в этом дело.

Приятно же во всей этой кочевой жизни выискать местечко как бы только для себя».

В кармане у Пенни лежит одинокий носок с подарками Нима. На эту красоту можно долго любоваться, когда точно знаешь, что на тебя не смотрят.

Когда Пенни уже готова плюнуть и пойти обратно, дорога заворачивает прямо к речке. Межняк догадывается, что в этом месте брод: густой чернотал на противоположном берегу ещё не сплошь зарастил промежуток – верно, там продолжается дорога…

Прямо в углублении колеи перед Пенни лежит заяц. Живой русачище с остекленелым взглядом вытаращенных глаз, лежит себе на поджатых ногах, и его можно хорошенько чуять и видеть! Пенелопа едва не спотыкается от неожиданности и замирает, оторопев.

Прежде Пенелопе не доводилось встречать настоящего зайца так близко, хотя костлявые, кто ловчее с пращом, изредка притаскивали убитых при охоте. Впрочем, и тех Пенни особо не рассматривала.

Эта тварюга ничуточки не похожа на какого-нибудь милого пушистика с почтовой открытки. По длинной морде там и сям отметины: старые лысые рубцы. Штырь величает заек скакунами, словно коней, а сивый Морган Череп однажды рассказывал, будто изловить зайца живьём, руками, способен только очень, очень ловкий и быстрый орк – со всех сторон молодец. А ну-ка…

Резак, крадучись, делает медленный шажок вперёд. И ещё один. И ещё.

Заяц лежит не шелохнувшись, будто спит с открытыми глазами – только бока ходят от размеренного частого дыхания.

Когда Пенни уже подходит так близко, что кажется – почти впору дотянуться, русак бросается бежать. Ай почесал! Наискось, в поле, таким восхитительным махом, что кинувшаяся было вдогон Пенелопа останавливается безо всякой досады и смеётся от радости, что бывают на свете такие зайцы. Ишь, лапищи-то! Будто приделаны от какого-нибудь животного вдвое крупней!

Вот же. И совсем некрасивый зверь, нелепый, пучеглазый, длинноухий – а залюбуешься.

Опустившись на корточки, Пенелопа трогает ладонью неглубокую ямку в колее, где лежал русачище.

Ну что ж, можно выкупаться здесь, при броде. Раз уж сам заяц тут себе лёжку облюбовал, значит, хорошее место.

* * *

Не обманул русачина, хотя вряд ли сами-то зайцы такие уж любители купаться. Место возле берега неплохое. Конечно, не поныряешь, зато дно напросвет видать: всё камушки да песок, и вода возле берега успела прогреться под солнцем. Там, где помельче, можно улечься, глядя в небо, и ровнёхонько ни о чём не думать.

Позже, сушась на берегу, Пенни достаёт и раскладывает перед собой сиреньи памятки. И почти решается примерить самый любимый браслет, с белыми камушками. На ясном солнечном свету он ещё красивее: каждый камушек, оказывается, таит в молочной глубине голубые, зелёные и розовые искры. Наверное, Ним носил этот браслет на щиколотке или выше локтя, а Пенелопе украшение свободно село бы на запястье… но нет, боязно. Разве можно такую красоту запросто на себя напялить? Ни к чему. Вот ещё глупости. Ей, Пенелопе, сиреньи браслеты носить – ага, «как зайцу – стоп-сигнал».

Старый носок, в котором она хранит драгоценные подарки, того и гляди совсем продерётся. Нужно придумать какое-нибудь другое вместилище, покрепче и подостойней. У нэннэчи Магды Ларссон есть маленький деревянный ларчик. Ёна сказывал – кедровый, мол, и пахнет приятно. Только, конечно, кедровый ларчик самой Магде нужен, не такая это вещь, чтобы выпросить.

А вот хороший лоскут, может, хоть у Чабхи найдётся. Мешочек попробовать сшить? Ведь не настолько трудное это дело, чтобы Пенелопа не справилась.

* * *

Чабхи-Булата при стойбище нет – отправился с Хашем полесовничать. Но Билли без лишних расспросов выносит Пенелопе торбу с тряпьём и жестянку из-под карамелек, в которой у Чабхи обитают швейные принадлежности. Ха, вот уж не ожидаешь среди орчьего обихода увидеть старую конфетную жестянку с нарисованными на крышке толстыми котятами! Старая мама Кэтрин почти в такой же хранила пуговицы.

От души порывшись в торбе, Пенни выбирает плотный горчичный лоскут почти правильной прямоугольной формы. Сложить его вдвое, да две стороны прошить – получится что-то вроде кармана. А горловину можно и шнурком завязывать. Шнурки от старых кед Пенни по Ржавкиному совету приберегла.

– Можно этот взять?

Билли усмехается. Нижние клыки у него давным-давно оббиты, лицо чем-то смахивает на мосластый сжатый кулак, но улыбка выходит в общем славная. Не такое уж Билли страшилище. И глаза раскосые. Как у Мэй.

– Нужно – бери, тряпички-то всехные.

Шитью Пенелопу пытались уже научить, не сказать чтобы очень успешно. Занятие это скучное, да и пальцы то и дело колоть – приятного мало. Теперь другой случай, когда самой понадобилось. Сноровки и привычки, конечно, никакой нет, пальцы так и подворачиваются под остриё иголки, а нитка норовит скрутиться дурацким шнуриком, но упрямства Резаку не занимать.

Билли выволакивает из дому пару одеял, спальники – перетряхнуть. Над входом звякает горсть железок – мелкие бубенцы пополам с гайками, подвешенные на проволоке. Наверное, вход со звоном устраивается в орчьих жилищах, где живут типа женатые. Может, ради вежливости. А то влетишь сгоряча не спросясь, а они там, ну, обнимаются. Или чтобы отделить личный мир от общего – «всехного».

Наконец