Джон Рид - Теодор Гладков

Узнав о создании по-настоящему боевого, революционного журнала, Рид принял в нем самое горячее участие. Вскоре он стал одним из редакторов и основным автором.

Все эти месяцы Рид непрерывно разъезжал из штата в штат, из города в город. И всюду его сопровождали новые друзья: томики Маркса и Энгельса, немногие статьи Ленина, которые мог достать. Он собрал также всю литературу о рабочем движении в Америке. Под стук колес, ночами в номерах дешевых гостиниц Рид штудировал марксизм. Он изучал теорию через призму практического революционного опыта, приобретенного в России.

Статьи Рида, опубликованные в бостонском журнале, показывают, насколько далеко он ушел в понимании классовой борьбы, насколько глубоко усвоил революционную науку. Мечтая о социалистической революции, Рид уже не ограничивался страстным репортажем, горячим призывом к борьбе, но трезво и научно анализировал движение, видел его сильные и слабые стороны.

Сейчас, спустя десятки лет, мы понимаем, сколь верны и проницательны были его многие суждения.

18 декабря 1918 года Рид писал с горечью, но надеждой:

«Американский рабочий класс политически и экономически самый отсталый во всем мире. Он верит в то, что читает в капиталистической прессе. Он верит, что система наемного труда создана богом. Он верит, что Самюэль Гомперс и АФТ защищают его.

Когда у власти демократы, он верит обещаниям республиканцев, и наоборот. Он верит, что законы о труде означают то, что в них сказано Он предубежден против социализма.

…Надо делать социалистов путем изучения социализма боевого, революционного, интернационального. Так, как это делают русские большевики и германские спартаковцы».

В ноябре произошло чудо — иначе это нельзя назвать. Неудержимая пробивная сила Рида победила: он добился от чиновников из Государственного департамента, чтобы ему вернули драгоценные бумаги! Джек ворвался в свою маленькую квартиру на Паттин-плэйс и, хохоча как сумасшедший, закружился в диком индейском танце, подбрасывая к потолку старый, бурый чемодан. Луиза выскочила из кухни и с изумлением взирала на мужа, в которого словно вселился бес.

Подбросив чемодан в последний раз, Джек прижал его к груди и повалился на диван, счастливо бормоча что-то под нос.

— Ты получил свои бумаги?! — Луиза и верила и боялась «сглазить».

— Получил! — Рид уже был на ногах. — Получил!.. И теперь держитесь!..

Это была неистовая работа. Джек сидел за машинкой с утра и до — словом, до того часа, когда утихомиривался за окном грохочущий, ревущий, заливающийся гудками машин Нью-Йорк. В этот самый час на улицах появлялись первые разносчики молока и хлеба.

Потом Рид запихнул все материалы в чемодан и умчался в горы, в маленький домик над Гудзоном. Сюда к нему приехал единственный человек, чье присутствие не мешало ему работать, — Альберт Рис Вильямс.

Вильямс не мог ему мешать он сам писал книгу. Ему было трудно: мучил острый радикулит. Порой Вильямс сваливался со стула, боль выжимала слезы из глаз. Тогда он писал лежа. Если Вильямсу становилось совсем невмоготу, Рид отрывался от «Ундервуда», раздувал тяжелый чугунный утюг и гладил другу спину. Однажды он сказал:

— Видел бы Ленин, как пишутся книги о его революции!..

И расхохотался. Вместе с ним неудержимо смеялся и больной.

Через неделю Рид вернулся в город — потребовались кое-какие дополнительные материалы. Чтобы укрыться от всех, кто мог бы оторвать его от дела, он снял комнату на Шеридан-сквер.

Макс Истмен встретил его случайно на улице, небритого, отощавшего, с красными от недосыпания глазами. Он страшно спешил. Едва поздоровавшись, быстро заговорил:

— Ради бога, Макс, никому не говорите, где я. Я пишу русскую революцию. Пишу день и ночь. По тридцать шесть часов подряд. И я придумал название. Сейчас я должен выпить кофе. До свидания, и никому не говорите!

Рид написал книгу меньше чем за месяц! В это невозможно поверить. С таким исступлением, быть может, только Гойя творил свои офорты. Это был взрыв творческой энергии, неповторимый, невероятный, но единственно адекватный тем событиям, которые решился описать Джон Сайлас Рид.

«Эта книга — сгусток истории…» Точнее определить нельзя. Это сделал сам Рид. Этими словами начинается его бессмертное творение, эпос величайшей революции.

В этой книге — сплав кропотливости ученого и вдохновения художника, объективность свидетеля и страстность участника, неслыханная героика и жестокая обыденность, кристальная простота и высочайший пафос.

Риду не пришлось переписывать ни одной страницы. Когда он вынул из машинки последний лист бумаги, ему оставалось только дать книге ее крылатое название: «Десять дней, которые потрясли мир». В середине января 1919 года неведомый нью-йоркский рабочий чуткими, умелыми пальцами набрал его на верстатке.

Гораций Ливрайт, единственный нью-йоркский издатель, решившийся превратить рукопись в книгу, хорошо понимал, на что он идет и чего ему следует ожидать. Он знал, что делает, когда велел снять с рукописи несколько копий. Почти все они одна за другой были конфискованы. И все-таки книга увидела свет, чтобы стать настольной у рабочих всего мира.

Это произошло 18 марта 1919 года. На первом экземпляре, еще пахнущем типографской краской, Рид написал: «Моему издателю Горацию Ливрайту, едва не разорившемуся при печатании этой книги».

Второй экземпляр неведомыми путями проник через толстые стены Левенвортской тюрьмы и очутился в руках громадного, грузного человека в полосатой куртке с номером «13106» на спине — Билла Хейвуда.

Никто не сможет проследить судьбу остальных книг. Известно только, что их видели во всех странах света, на всех параллелях и меридианах…

Сдав рукопись издателю, Рид не позволил себе и недельного отпуска. Снова стучали на стыках рельсов скорые поезда, катили по гудроновым лентам старенькие «фордики»; что ни утро — новый город, что ни вечер — новый полицейский участок. Жадные глаза тысяч рабочих, бешеные овации в честь русской революции, гневное: «Вернуть наших парней из России!»

Джек потерял счет речам, докладам, митингам. Каждый вечер ему приходилось по полчаса полоскать горло, и все равно он не мог избавиться от непроходящей хрипоты. Он уже не обращал внимания на истерические вопли херстовских газет, анонимные угрозы, требования линчевать «большевистского агента», штрафы, аресты.

Один раз какая-то неумная газетенка снисходительно объяснила, что Рид не настоящий американец и поэтому его выступления не выражают мнений и настроений коренного населения страны. Тогда на митинге в Бруклине (вокруг трибуны — сотня полисменов) Джек заявил:

— Моя семья, обе ее ветви, прибыла в эту страну в 1607 году. Один из моих предков — Патрик Генри, который подписывал Декларацию независимости; другой мой предок был генералом под командованием Джорджа Вашингтона; еще один — полковником армии северян в гражданской войне. Я избиратель и гражданин Соединенных Штатов, и я требую права критиковать их как угодно… Я критикую это государство, потому что оно недемократично… Я утверждаю, что Советское государство в настоящее время более демократично, чем наше…