Странная погода - Джо Хилл

Он поднялся, отодвинул штору и увидел Мэри, въезжавшую на дорожку на незнакомом ему «РАВ-4» бананового цвета. Кольца дыма сползали с верхушек пальм, обращаясь в золотистую пену в свете раннего утра.

Келлауэй оставил «вебли» на диване. Он открыл дверь, когда она остановилась и заглушила двигатель авто.

– Ты чо тут делаешь? – спросила она.

– То же самое тебя мог бы спросить.

Она стояла впереди «РАВ-4», тощая, жилистая, в паре обрезанных джинсов и мужской фланелевой рубахе. Одну руку держала козырьком над глазами, будто от солнца их загораживала, хотя оно и не особенно-то сияло.

– Пару вещей своих забрать, – сказала она. – Он тебе рассказал?

– Я знаю об этом, – ответил Келлауэй. – Тебе легко было жить на деньги его страховки, пока они не кончились, а потом сообразила, что надо бежать с корабля, так?

– По-твоему, – сказала она, – менять пеленки и каждую ночь член ему накачивать – это легко? Ты б сам попробовал, хоть ненадолго.

Келлауэй покрутил головой и сказал:

– Не знаю про смену пеленок, но не могла бы ты пройти и показать мне, где пузыри для мочи лежат? Тот, что на нем сейчас, ночью лопнул, там все мочой залило.

– О, Иисусе, – закатила она глаза. – Иисусе Христе. Сколько же ты вчера дал ему выпить?

– Чересчур, полагаю.

– Найми уж неполноценную. Я уберу.

– Спасибо, – кивнул он, уходя опять в дом. – Я тебя в спальне подожду.

9 час. 38 мин.

После того как дело было сделано и она оказалась на полу с дырой на месте правого глаза, Келлауэй вложил 44-й калибр Джима ей в руку. Он посидел немного на краю кровати, положив ладони на колени. Внутри него, казалось, все еще билось эхо выстрела, раскатисто повторяясь много дольше, чем должно бы. Было такое ощущение, словно его выключили изнутри. Пусто. Она плакала, глядя в ствол. Предлагала член ему отсосать, из ноздри у нее пузырь сопливый дулся. Немного слез и соплей – это хорошо. Похоже будет, что она рыдала, когда застрелилась.

Как копы воспримут это? Может, решат, после того, как обнаружат тело ее бывшего сожителя, что она решила соединиться с ним в иной жизни: убогая, тощая Джульетта поспешила за своим немощным диабетиком Ромео. С другой стороны, может, ее любовник не сможет заявить под присягой, что она провела с ним в постели всю ночь. Может, убийство Джима повесят на нее. Им не удастся найти предсмертную записку Джима. Келлауэй возьмет ее с собой и избавится от нее где-нибудь.

А может, полиция унюхает подтасовку, только что за дело кому, даже если и унюхает? Попробуй докажи что-нибудь. Пусть половят рыбку. Он соскочил с крючка в торгцентре, соскочит и с этого.

Захотелось свежего воздуха, и он вышел из дому продышаться. Только свежего воздуха не было. День смердел, будто пепельница. В доме ему едва ли не лучше было.

Мысли Келлауэя метались, словно искры от коллапсирующего огня. Он ждал, пока они улягутся, когда услышал (почти почувствовал) слабенькое треньканье в воздухе. Все вокруг него плавало в дымной копоти. Утро было полно странных колебаний и сотрясений. Склонив голову набок, он вслушался и разобрал далекий звон своего сотового.

Протопал к машине, схватил с пассажирского сиденья телефон. Семь пропущенных вызовов, большинство из них – от Джэя Риклза. Джэй и сейчас звонил.

Келлауэй ответил:

– Да-а?

– Где тебя черти все утро носят? – Судя по голосу, Риклз был зол.

– Прогуляться пошел. Голову захотелось прочистить.

– Прочистил?

– Будто бы.

– Хорошо, потому как тебе тут чертову кучу разгребать. Еще час, и все новостные каналы нашего штата поведают историю о том, как ты целился из пистолета в своего малого и грозил пристрелить его, если жена вздумает уйти от тебя. Понимаешь, как это выглядит?

– Откуда вы эту историю взяли?

– Откуда, по-твоему, я мог ее взять? Читал, мать их, протоколы твоих слушаний в суде, два часа назад. Добрался до них раньше всех, чтоб выяснить, с чем мне столкнуться предстоит. Тебе никогда не хотелось рассказать мне об этом заранее?

– С чего бы это я стал о таком рассказывать? О таком унизительном?

– С того, что это все равно наружу выползло. С того, что ты сидел рядом со мной на телевидении и вещал миру, какой ты великий герой, что свалил стрелявшую из пистолета, который не имел права иметь.

– Подумайте, как оно удачно вышло, что я запрету не последовал. Бекки Колберт только-только начала, когда я заявился.

Риклз издал долгий, неровный выдох.

– Я из Ирака с ПТСР[69] вернулся. Антидепрессантов я не принимал, потому как не хотел таблетками свои невзгоды лечить. Я никогда не наставлял заряженный пистолет на своего сына, но позволял себе кое-что, о чем сожалею. Такое, что, к моему сожалению, уже не вернуть. Не соверши я того, мой ребенок и сейчас бы жил со мной. – Многое из этого было правдой. Однажды он навел пистолет на Джорджа, чтобы дать понять Холли, только в тот раз он не был заряжен. И, насколько ему было известно, у него вполне мог быть ПТСР. Из Ирака больше возвращались с ним, чем без него. Он не обманывал, говоря, что никогда не принимал антидепрессанты. Ему их никто и не предписывал.

Долгое время Риклз не отвечал. Когда же заговорил, то в голосе его все еще хрипело возбуждение, но Келлауэй мог подождать, когда шеф полиции успокоится.

– И это то, что ты сообщишь сегодня прессе на зажжении свечей. В точности так и выскажешь.

– Вы ж понимаете, это та журналистка пытается дерьмо замесить, – сказал Келлауэй. – Чернокожая. Та, что пыталась ваше управление обгадить. Народ не верит, что черные тоже могут быть расистами, а они – могут. Я это понял по тому, как она смотрела на меня. Я белый с пистолетом, и для них все мы нацисты. Для черных. На вас она так же смотрела.

Риклз рассмеялся.

– Не в том ли и правда. Какая негритяткам разница, сколько игрушек я раздал сосункам, когда мамочки их на продовольственном пособии, а папочки в тюрьме. Черным не по себе ото всего, чего у них нет, и они в обиде на всех, у кого дела идут лучше. Никогда упорная работа не заводила их туда, где они оказались, всегда – расистская система.

– Вы уверены, что все еще хотите, чтоб я был на зажжении свечей? – спросил Келлауэй. – Может, лучше было бы нам двоим держаться на расстоянии.

– Наплюй, – бросил Риклз и опять рассмеялся. Келлауэй понял: все в порядке. – В любом случае уже слишком поздно. Мы всю неделю по всем кабельным новостям каждый вечер вместе сидели. Ты еще не знаешь, но я получил сообщение от главного в НСА[70]: хотят, чтоб мы вместе с программной речью выступили в следующем году в Лас-Вегасе. Номера в гостинице, билеты оплачивают, десять тысяч долларов – гонорар за выступление. Я говорил с ними про судебный запрет – их он вовсе не тревожит. По их понятиям, он только подтверждает, что государство обрекает людей на риск, лишая их присущих им прав. – Он вздохнул, а потом сказал: – Прорвемся. В этом ты по-прежнему хороший парень. Только… больше никаких сюрпризов, Келлауэй. Договорились?