Суперканны - Джеймс Грэм Баллард

— В чем?

— В том, как мы отдыхали, в какие игры играли. Но рано или поздно все игры становятся серьезными.

— А серьезные игры серьезнее всего остального. И что же это были за игры?

Прежде чем она успела ответить, на террасе Фонда Кардена вспыхнул свет и залил склон горы. Круглые окна засияли яркими электрическими огнями. Техники и ассистенты замерли на своих местах, как фигуры погребальной глиняной армии{62}. Визажисты нанесли последние штрихи на лица облаченных в меха моделей и присоединились к толпе наблюдателей.

Я инстинктивно задержал дыхание, но съемки продолжались четыре или пять секунд. Огни померкли, и все задвигались, ожидая, когда модели облачатся в новые меха. Вооруженные охранники у фургона проверяли каждый предмет по списку и только потом вешали отливающие шелком меховые одеяния в их проветриваемые стеллажи.

— Телевизионная реклама и норковые шубки в почасовой прокат… — Я услышал вздох Франсес. — Эту красоту предлагает вам новый Лазурный берег. Гарбо и Кроуфорд были бы поражены.

— Чего же вы здесь торчите? — Я уселся на перила балкона, ощущая восковой запах насекомых, запекшихся в осветительных приборах. Франсес постукивала по перилам пальцами, но возвращаться в машину не спешила. — И вообще, зачем вы приехали в «Эдем-Олимпию»?

— Зачем? В те дни меня одолевали страстные… страстные мечты.

— Например? — Я взял ее за руки и удивился — они были как ледышки. — Какие?

— Да обычная глупая дребедень. Интересная работа, несколько близких друзей, теплые отношения с человеком, которому я нужна. Мои приемные родители не сомневаются, что я его еще встречу.

— Мило с их стороны. Вы сирота?

— Моя мать еще жива. Когда умер отец, у нее случился небольшой удар, и она не могла заниматься мной. Мои приемные родители — школьные учителя из Кембриджа. Они принимали во мне такое искреннее участие. После окончания Лондонского экономического училища я работала у Ллойда, а потом вот попалась в лапы этих охотников за головами.

— Вы здесь наверняка прекрасно проводили время.

— Лучше некуда. Тут каждый сам по себе. Эти важные мужчины после ленча отправляются бриться в свои персональные туалетные комнаты. Прошло совсем немного времени, а я чувствовала себя абсолютно несчастной. К нам раз в неделю приезжал совместитель из «Эльфа» — очень красивый бухгалтер, и я позволила ему пользоваться моим туалетом. Мне нравился запах мужской мочи и душок его паха на моем полотенце, после того как он принимал душ. Он был очень сексуален. У нас был замечательный медовый месяц в Аспене, и он научил меня кататься на лыжах. Тогда я и видела его чуть ли не в последний раз.

— В это трудно поверить. — Я массировал ее неспокойную руку, думая обо всех спальнях, которые есть в этом темном доме. — Он вас бросил?

— Нет. Мы переехали в квартиру в Марина-Бе-дез-Анж. Но он каждый вечер работал до девяти. И все время летал в Оман и Дубай. А в один прекрасный день я нашла этот таинственный гардероб, полный мужских рубашек и костюмов. Целые ящики были набиты носками и трусами, которых я что-то прежде не видела. Я помню, у меня возникла мысль: тут наверняка не обошлось без мужчины.

— Это были вещи вашего мужа? И вы развелись?

— Но по-хорошему. Я сохранила за собой квартиру, а он уехал в Париж… — Она уставилась на свои туфли, словно спрашивая себя: куда они приведут ее теперь, потом повернулась и посмотрела в направлении моей поднятой руки. — Пол, что это?

— Не знаю. — Прикрыв глаза от яркого света козырьком ладони, я разглядывал террасу Фонда Кардена. — Какая-то заваруха. Японцы дерутся между собой.

— Резонно. Телереклама — это вопрос жизни и смерти.

— Постойте…

На площадке шла настоящая драка. Группы техников и гримеров жались к балюстраде, наблюдая за озлобленной кулачной схваткой у фургона между операторами и охранниками. Из музея появилась еще одна группа охранников и принялась размахивать дубинками, как воины в сцене сражения из эпической ленты Куросавы.

Софит закачался на своей подставке и, озарив площадку яркой вспышкой, рухнул на землю. Я узнал кожаные куртки, которые видел на Рю-Валентин. Трое из нападавших выгружали из фургона меха, а другие члены банды стояли над поверженными на землю охранниками. Человек в шлеме пригрозил дробовиком перепуганным техникам, сгрудившимся на выложенной плитками площадке среди экспонометров и чемоданчиков с гримом. На ступеньках музея человек, лицо которого показалось мне почти знакомым, снимал происходящее на видеокамеру. Над склоном горы слышались визгливые крики японок, а с балконов вилл, расположенных над прибрежной дорогой, светили огни.

— Франсес… — Я инстинктивно потащил ее с балкона в глубь дома. — Это боулинг-клуб.

— Кто?

— Очередной «ратиссаж». Специальная акция.

— Я ничего не вижу. — Она вцепилась в мою руку. — В библиотеке есть телескоп.

— Забудьте об этом, — попытался я успокоить ее. — Они уже ушли.

Грабители со своими трофеями исчезли; площадка теперь напоминала сцену после террористического акта. Техники сидели на земле, вцепившись друг в друга среди перевернутых осветительных приборов и камер. Многие женщины продолжали визжать, а ошарашенный директор и его команда кричали что-то в свои мобильные телефоны.

С дороги над музеем раздались звуки набирающих обороты двигателей. Вниз по склону пронесся черный, почти невидимый «рейндж-ровер» с выключенными фарами. Он обогнул парковку у отеля «Тур-де-Леквийон» и на хорошей скорости направился к Теулю.

— Бог мой, настоящие коммандос… — Франсес резко отодвинулась от балкона, словно опасаясь, что этот поток насилия может унести с собой и ее. — Пол, кто это был? Вы их узнали?

— Не могу сказать. Возможно…

Под нами промчались еще два «рейндж-ровера», один на хвосте у другого. Их шины перемалывали гравий, словно камнедробилка, вгрызающаяся в усыпанный галечником берег. Фары у них были включены, и они резко свернули направо — на прибрежную дорогу к Сен-Рафаэлю.

В Фонде Кардена съемочная бригада и их ассистенты устремились под крышу. Какой-то ошалевший техник включил звуковую систему, и тьму рассек оглушительный взрыв музыки: мощные осколки звука покатились по склону, как валуны.

Франсес шагнула на кухню и схватила телефон у холодильника. Она сняла трубку и принялась трясти ее, не слыша гудка:

— Я вызову полицию. Ну же, черт побери… vite, vite![22]

— Франсес, постойте. Мне надо подумать.

— Зачем? Не о чем здесь думать…

— Есть. И о многом.

Я забрал у нее трубку, открыл ящик кухонного стола и сунул туда телефон — рядом со старым туристским путеводителем. Франсес потянулась было внутрь, но я прижал ящик коленкой и защемил ей руку.