Фабрика грез Unlimited - Джеймс Грэм Баллард

Так зачем же я увел этот самолет?

Знай я заранее, что уже через десять минут после взлета из лондонского аэропорта горящая машина рухнет в Темзу, неужели я все равно полез бы в кабину? Возможно. Возможно, у меня уже тогда было смутное предчувствие странных событий, которые воспоследуют моему спасению.

Стоя здесь, посреди обезлюдевшего прибрежного городка, я вижу в витринном стекле отражение своего изодранного в клочья летного комбинезона и вспоминаю аэропорт и тот, оставшийся без охраны ангар. Семь дней назад мысли мои были холодны и напряжены, как стальные переплетения нависшего над головой купола. Пристегиваясь к пилотскому сиденью, я – нет, даже не понимал, а всем своим существом ощущал, что бесконечная череда жизненных неудач и фальстартов уступает наконец место простейшему и таинственнейшему из всех действий – полету.

Над киностудией кружат вертолеты. Вскоре в этом опустевшем торговом молле высадятся полицейские, сгорающие от нетерпения расспросить меня, куда это подевались все обитатели Шеппертона. Вот уж ошалеют они, обнаружив, как разительно преобразил я этот мирный поселок; даже жаль, что не увижу.

Вспугнутые вертолетами птицы одна за другой взмывают в небо, и я понимаю, что пора уходить. Здесь их тысячи, со всех краев земли – фламинго и фрегаты, соколы и океанские альбатросы, словно вырвавшиеся на свободу из клеток большого, хорошо подобранного зверинца. Они сидят на портике заправочной станции, толкаются за место на крышах брошенных автомобилей. Когда я прислоняюсь к большому стоячему почтовому ящику, пытаясь привести хоть в какой-то порядок лохмотья своего комбинезона, гарпия, стерегущая обреченные на вечное забвение письма, делает угрожающий выпад; можно подумать, что она меня забыла и теперь интересуется, кто он такой, этот одинокий летчик, внезапно занесенный ветром на пустынные улицы. Варварские плюмажи алых ибисов, какаду и попугаев ара сплошь покрывают молл; будь такое возможно, я прикрепил бы этот живой шлейф к своему поясу. За последние минуты, пока я перепроверял, что никого здесь не забыли, центр Шеппертона превратился в замечательный авиарий, огромный птичий заповедник, где царствуют кондоры.

Кондоры, они одни останутся со мной до конца. Вот и сейчас два огромных стервятника следят за каждым моим движением с бетонной крыши гаража. Края их крыльев перемазаны гнилью, между когтей желто поблескивает гной разлагающейся плоти – подлое золото в цепких лапах ростовщиков. Как и все остальные птицы, они ежесекундно готовы – я ясно это вижу – на меня напасть, взбудораженные вертолетами и глубокой, едва затянувшейся раной на моей груди.

Несмотря на все эти пригородные радости, я охотно бы здесь задержался, чтобы получше осмыслить происшедшее со мною и последствия этого для всех нас, последствия, далеко выходящие за пределы этого крошечного, в пятнадцати милях к западу от Лондона, городка. Куда ни посмотри, на залитых солнцем улицах царит спокойствие и тишина. У садовых калиток валяются игрушки, брошенные час назад недоигравшими и убежавшими прочь детьми; один из моих ближних забыл газонную поливалку, она так и крутится, раз за разом вскидывая над декоративным прудом миниатюрные, безупречно чистые радуги, словно в надежде заарканить в его невеликой глубине некую призрачную рыбу.

– Миссис Сент-Клауд!.. Отец Уингейт!.. – Вдова, пытавшаяся финансировать мою летную школу, и священник, выудивший мои кости из речных отложений; уже сейчас я начинаю чувствовать, как мне их недостает.

– Мириам!.. Доктор Мириам!.. – Молоденькая врачиха, вернувшая к жизни меня, почти утонувшего.

Теперь все меня покинули. Сделав знак птицам следовать за мной, я пересекаю молл. На берегу реки есть укромное место, где я смогу переждать, пока вертолеты не уберутся. Напоследок я еще раз окинул взглядом пышную тропическую растительность, столь неожиданную в английском городке. На крышах супермаркета и автозаправки нет свободного места от орхидей и огромных древовидных папоротников, в витринах скобяной лавки и телевизионного магазина буйствуют роскошные, с резными листьями пальмы, манговые деревья и магнолии заполонили скромные в прошлом садики, превратив тихий пригородный поселок, куда я свалился с неба какую-то неделю назад, в некое подобие амазонских джунглей.

Треск вертолетов становится все громче, они методично прочесывают безлюдные улицы рядом с киностудией. Вооруженные биноклями наблюдатели вглядываются в опустевшие дома. Но хотя жители Шеппертона покинули свой город, я все еще ощущаю в себе их присутствие. Взглянув на отражение в витрине бытовой техники, я вижу, что тело мое светится нездешним, ангельским огнем, зажженное изнутри мечтами всех этих секретарш и домашних хозяек, киноартистов и банковских кассиров, прошедших сквозь меня по тайным тропам моих костей.

У входа в парк располагаются мемориалы, воздвигнутые ими в мою честь в последние минуты перед последним их полетом. С добродушной иронией они сложили эти миниатюрные пирамиды из посудомоечных машин, телевизоров и проигрывателей, а затем разукрасили их подсолнухами, тыквами и нектаринами – любовь и признательность жителей спального пригорода вряд ли могла найти для своего выражения более подходящие материалы. И в каждом из этих святилищ содержится клочок моего летного комбинезона либо крошечный обломок самолета – память о нашем совместном парении в шеппертонском небе и летательной машине, приводимой в действие человеком, машине, построить которую я мечтал всю мою жизнь и наконец построил, с их помощью.

Один из вертолетов делает пробный круг над городским центром, он уже так близко ко мне, что пилот и наблюдатель не могут не заметить, как сияет среди деревьев мое тело. Но вся их встревоженная суета не имеет ровно никакого смысла, да и их железная машина – тоже. В самое ближайшее время покинутых городов станет так много, что им и не сосчитать. Вдоль всей Темзы, по всей Европе, в обеих Америках и далее, в Азии и Африке, десятки тысяч подобных пригородов опустеют, когда их обитатели отправятся в свой первый настоящий – своими человеческими силами – полет.

Весь этот год меня обуревали мечты о полете.

Теперь я знаю, что эти тихие, обсаженные деревьями улицы суть взлетные полосы, только и ждущие, чтобы мы взмыли с них в то самое небо, которое манило меня семь дней назад, когда я подлетал на легкомоторном самолете к маленькому городку, уютно расположившемуся на берегу Темзы, когда я рухнул на нем в Темзу, чтобы спастись потом и от неминуемой, как казалось, смерти, и от всей прошлой жизни.

Летом я устроился в лондонский аэропорт уборщиком самолетов. Несмотря на непрестанный шум и миллионные потоки туристов, протекающие через здание аэровокзала, я проводил свой рабочий день в полном одиночестве. Окруженный отдыхающими авиалайнерами, я бродил с пылесосом по пустым проходам, убирая всегдашний дорожный мусор – объедки, неиспользованные транквилизаторы и контрацептивы – все эти следы прибытий и отбытий, напоминавшие мне о моих собственных безуспешных попытках куда-нибудь попасть.