История Билли Морган - Джулз Денби

– Господи, мама, и давно ты думаешь…

– Об отъезде? Это не твое дело, но я думала об этом многие годы. На прошлое Рождество Джен сказала, приезжай к нам на Рождество в будущем году, не оставайся в одиночестве, мама, о тебе ведь некому там позаботиться, и я подумала, почему только на Рождество? Они рады мне, они беспокоятся обо мне, в отличие от некоторых. Я все решила несколько месяцев назад, просто искала подходящих арендаторов. Теперь я их нашла, дело сделано. Я ничего тебе не говорила, но тебе ведь все равно? А теперь эта ужасная… Ох, Билли, как ты могла нас так опозорить? Я не понимаю тебя, в самом деле. У тебя были все условия – любящая семья, преданная сестра, образование, колледж, всё – но ты не нашла ничего лучшего, как все бросить. Я читала в «Журнале для женщин» о таких детях, как ты, как они разрушают свои семьи. Журнал рекомендует быть строже, проповедует «строгую любовь». Будьте непреклонны со своими детьми, дайте понять, что вы не позволите им уйти от наказания. Это для их же блага. Хватит с меня этой головной боли, я сделаю, как сказала.

– Но, мама, я…

– Нет, довольно извинений, ты не моя дочь, ты вся в отца. И не звони мне больше, я не желаю с тобой разговаривать. Ты меня поняла? Больше никогда. Ты сама все разрушила, выставив эту историю в газетах на всеобщее обозрение. Ты холодная, Билли. Холодная и эгоистичная, как твой отец.

И трубка в моей руке умолкла.

Вы небось думаете, что я выплакала все глаза? Как в фильмах или мыльных операх по телевизору, верно? Но нет, я не плакала и не хотела плакать. Может, я и была такой, как мой отец, холодной и эгоистичной, но что-то пересохло внутри меня. Как клочок бумаги, брошенный в огонь, сперва он такой, как есть, а через секунду из него испаряется вся влага, он становится хрупким, а потом исчезает. Мои чувства к маме разлетелись клочьями пепла. Она не дала мне шанса объяснить, извиниться за то, что я ее расстроила.

Но, возможно, она тоже по-своему права. Я не подумала ни о ней, ни о Джен, ни о дяде А., ни о ком из нашей чертовой семьи, когда впуталась в эту грязь. Дело в том, что я вообще редко думала о них, а если и думала, то только о маме и Джен, но даже они были где-то далеко, мои чувства к ним почти угасли. Наши пути разошлись. Мы так мало общались за эти годы, что они обе практически ничего не значили для меня. Так что я не думала о них, не думала о маме, и вот какую цену мне пришлось за это заплатить. Мама собирается уехать на другой край света, она отреклась от меня.

Должна сказать, где-то в глубине души я думала, что она, как всегда, будет злиться и бушевать, но со временем, как обычно, передумает, и все пойдет по-старому, отнюдь не замечательно, вообще-то дерьмово, но мы-то считали это нормальным. Мы будем разговаривать, посылать друг другу открытки к праздникам. Но и сейчас, когда я это пишу, она по-прежнему верна своему обещанию; после того телефонного разговора я не слышала от нее ни слова. Теперь я думаю, что она – пусть никогда в этом и не признается, – с облегчением нашла хороший повод от меня освободиться. Как там говорится? Друзей ты можешь выбирать, но семью не выбирают? Так обычно говорит тот, кому не нравятся собственные мать или отец. Но такой человек редко задумывается о том, что родители могут не любить его по тем же причинам. Маме – ну, я ей никогда не нравилась, как женщина женщине. Джен она любила и понимала, а меня – нет. Кукушонок, подменыш. Думаю, она сбросила тяжесть с плеч, как же это назвать? – развелась со мной, если вы понимаете, о чем я.

Так что я не плакала, я слишком устала. Как и с Микки, я отложила это на потом, я разберусь с этим позже. Я поплачу позже.

По-видимому, я привезла Джас в больницу если не в последний момент, то близко к тому. Когда я втащила ее в приемную, врачи, едва посмотрев на нее, сразу отвели ее в палату. Мы ждали, я и Мартышка, вымотанные, сидя перед беззвучно работающим под потолком телевизором, слушая вавилонский гул голосов со всего света, казалось, уже целую вечность. Думаю, мы даже ненадолго заснули, поскольку вымотались донельзя, по крайней мере Мартышка, бедный маленький пацан. Наконец меня позвали переговорить с раздраженным, усталым молодым доктором. Он оказался довольно славным парнем, но, когда он говорил о Джас, в его покрасневших карих глазах читалась безысходность.

– Вы говорите, она героинозависимая, миссис э-э… как давно? О, понимаю. И сигареты, и алкоголь, а она… хорошо. И давно она в таком состоянии? Температура, кашель, ну, приблизительно…? Ясно… Я посмотрел ее, понятно, что нужно еще сделать анализы, но на первый взгляд это очень похоже на туберкулез. Да, у нас снова вспышка, особенно среди… людей, гм, ведущих такой образ жизни, как миссис, э-э, Севейдж. Я немедленно приму ее, мы положим ее в изолятор, разумеется, так что, боюсь, вы пока не сможете ее навещать. Потом мы скорее всего переведем ее в специальное отделение, но сейчас я не хочу делать ничего, что могло бы усугубить ее стресс. Придется проводить детоксикацию, нужно будет подписать документы… Близкие родственники? Гм. Ах, вы друг семьи? Ну, в создавшейся ситуации вы единственная, с кем мы можем связаться… Вы позвоните ее сыну, прекрасно. Хорошо. Вам нужно обследоваться, рентген грудной клетки и тому подобное, вам, ее сыну и мистеру, э-э, Монку. Как я уже сказал, вам нужно пройти обследование, но я уверен… если вы пойдете с нашей сестрой, она все уладит и… Нет-нет, все отлично, правда.

И он понесся прочь, его не по размеру большой белый халат развевался вслед за ним. Медсестра была не лучше – опытная, пухлая, как надутый голубь, она по крайней мере казалась заботливой.

Я хотела задать медсестре важные вопросы о том, что мне следует знать, но мозг походил на застывшую кашу. Я взяла информационную брошюрку, которую она мне выдала, и попыталась вспомнить, где нужно сдавать анализы. Я не могла поверить, что Джас настолько больна. Я думала – может быть, тяжелая простуда или бронхит, но туберкулез? В наше время не бывает туберкулеза, это же прошлый век.

Но медсестра быстро избавила меня от иллюзий. Нам остается надеяться – хотя, честно говоря, надежды мало, – что у Джас не развилась сопротивляемость к препаратам. Я не поняла, и она объяснила. Скажем, вы заболели, и вдруг выясняется, что ваша болезнь устойчива ко всем современным лекарствам. Ничто не помогает, докторам приходится использовать всевозможные сочетания лекарств, чтобы подействовало. Они называют это «Белая смерть». Господи. У Джас в легких дыры размером с чайные чашки, она ужасно истощена, плюс наркотическая зависимость, все это очень плохо. Если это та разновидность туберкулеза… Сестра, казалось, воспринимала меня скорее как социального работника, нежели родственницу, так что была вполне искренна. То есть настолько искренна, насколько могут быть медики. Сперва я не поняла, почему, но потом до меня дошло. Джас была черной, я – белой. Она решила, что я из другого класса, из-за моей речи и одежды, пусть грязной и окровавленной. Я столько лет была «сестрой» Джас, что уже наполовину забыла, какое странное впечатление это производит на посторонних.

Затем медсестра снова посмотрела на меня, другим взглядом, и я сообразила – у меня он тоже может быть. И у Мартышки, и у Натти. Возможно, мы все заражены этим неуничтожимым вирусом. Я тяжело опустилась на стул, Мартышка скрючился рядом, как горгулья. Мне поплохело.