История Билли Морган - Джулз Денби

Сквозь гул в голове я услышала старый, темный, лающий зов, пульсирующий в такт сердцебиению, жестокий зов, навсегда приковавший меня к Черной Собаке: глупая, глупая, ты глупая девочка – если люди готовы отвернуться от тебя, когда ты всего лишь сломаешь какую-то безделушку, что же они сделают, если ты сотворишь нечто столь разрушительное? Никчемная, эгоистичная и никчемная, совсем как твой отец… Дрожа, я села за стол и накрыла голову руками. Это безнадежно, мне хотелось повернуть время вспять, сделать так, чтобы ничего не случилось, заткнуть пасть этой мерзкой старой корове Полин Скиннер, что угодно, лишь бы ничего этого не было.

Напротив квартиры краской из баллончика кривыми красными буквами было написано «НОРКОТНАЯ БЛЯТЬ». Каких усилий, должно быть, стоило безграмотным злоумышленникам, авторам этого очаровательного комментария, трудолюбиво, по слогам прочесть статью, но, видимо, оно того стоило, раз они смогли получить свою порцию развлечений в жаркое, скучное, унылое воскресное утро. Мешанина из яиц и собачьего дерьма была разбрызгана по разбитому окну и двери. Надпись все еще была липкой, когда я осторожно ее коснулась. Я услышала сдавленное хихиканье кучки дебилов-подростков, застывших у двери квартиры № 4. Они были пьяны, и я знала, что позже, когда душная жара и бухло добьют остатки их мозговых клеток, они попытаются позабавиться еще. Я посмотрела на них и услышала обычный набор оскорблений – жирная сука, старая пизда, ёбаная лесба – все, на что они способны. Мы и раньше встречались, к несчастью. Я знала, что связываться с ними бессмысленно; разумеется, я могла бы задержать их на пару минут, сказав им то, что я о них думаю, но в итоге они бы просто меня избили. Не в первый и не в последний раз я пожалела, что лишилась защиты «Свиты Дьявола». Или что нет пистолета. Я поворочала в мозгу идею позвонить Джонджо и попросить его созвать ребят, но в итоге решила приберечь это на крайний случай.

Найдя относительно не заляпанное собачьим дерьмом место, я постучала. Никто не ответил. Тогда я обернула пальцы платочком и толкнула почтовый ящик, прокричав, что это я. Мартышка открыл дверь.

– Привет, Ли. С тобой все в порядке, милый?

Он молча кивнул, лишившись дара речи; его изуродованное лицо было абсолютно белым. Он стоял в дверном проеме, свободная рука дергалась и дрожала, от испуга у него начался тик.

– Ли, я могу войти, милый?

Он вздрогнул и сразу же отступил.

– Все хорошо, Ли, все хорошо, все будет в порядке, – сказала я, понадеявшись, что это его успокоит.

Хотелось бы мне, чтобы редакторы из «Кларион» увидели, как здорово они помогли бедному, беспомощному, нищему Мартышке. Я прошла мимо него; он закрыл грязную, вонючую дверь, соскользнул на кучу пальто в коридоре и принялся раскачиваться взад-вперед, подчиняясь какому-то внутреннему ритму.

В квартире было тихо, слышались только слабые рыдания Джас, аденоидное дыхание Мартышки и назойливое мушиное жужжание. Воздух спертый и горячий, воняло страхом, выпивкой, протухшей едой и немытыми телами, дополнял все эти ароматы тошнотворный запах дешевого жасминового масла, доносившийся из открытой двери комнаты Джас; там был жуткий бардак – мешанина из одежды, постельного белья, бутылок, талька, осколков разбитого зеркала и древней косметики, все разбросано и разлито по полу. Кто-то здесь как следует поработал.

То же самое на кухне, куда я направилась поставить чайник, – все разбито вдребезги. Сугробы из сахара и растворимого кофе, сталагмиты джема и «Нутрамента» расползлись по столу. Плита затоплена прогорклым, с черными пятнами, мутным жиром с перевернутой сковородки, ржавая дверца холодильника приоткрыта, полки наполовину выдернуты, небогатое содержимое рассыпано по полу. Вздохнув, я нашла пару дешевых эмалированных кружек, уцелевший пластиковый стакан и выудила из глубины буфета чайные пакетики.

Усталая до предела, я созерцала всю эту грязь. Автоматически принялась за уборку, понимая, что, если я этого не сделаю, то никто не сделает, затем остановилась. К чему хлопоты? Сколько раз я убиралась здесь, а через несколько дней все зарастало грязью еще больше. Это стало привычкой, рефлексом, как если живешь с неряхами и ведешь молчаливую борьбу из-за мусорной корзины в ванной и немытой посуды. В итоге устаешь от собственного ворчания из-за их неряшливости и решаешь, что плюнешь на них, тогда, может, у них кончится терпение и им придется убирать за собой. Но ты всегда проигрываешь, потому что их это действительно не заботит, они даже не замечают переполненное мусорное ведро или кучу грязных тарелок. По правде сказать, кроме меня, квартирой никто не занимался, никогда. Это я украшала, красила, вешала новую занавеску для душа, когда старая покрывалась плесенью, это я покупала новые шторы на кухню, шторы, которые теперь были наполовину содраны с деревянных колец, желтые льняные шторы, придавшие золотую ауру свету, озарившему страдальческое лицо Джас на потрясающем журнальном снимке.

Я отложила совок и щетку и заварила чай. Не было нужды спрашивать, кто сотворил весь этот хаос. Мне и до этого случалось видеть Натти в ярости. То был неконтролируемый, бездумный гнев, подчас вскипавший в нем, но сейчас это заставило меня встревожиться, я задумалась, где он и что еще может натворить.

Я пошла к Джас.

– Джас, милая, выпей чаю, давай, солнышко…

– Ах, Билли, Билли, Билли… – Она замолчала, закашлявшись.

Она выглядела лет на сто. Высохшая от обезвоживания кожа стала пепельно-серой, волосы превратились в грязную, свалявшуюся массу, корни побелели, седые пряди виднелись в растрепанных, слипшихся завитках. Ее грязная коричневая рука с обгрызенными до мяса ногтями тряслась как осиновый лист на ветру, а глаза – господи! Зрачков просто не было, лишь затуманенная изумрудная радужка, сверкавшая, как адское пламя на запавших, испещренных прожилками глазных яблоках. Мне не раз доводилось видеть ее в плохом состоянии, но никогда в настолько гнилом. Она повторяла мое имя, стоном, вновь и вновь.

– Давай, милая, я помогу тебе, попытайся сесть, Джас, тебе нужно попить, я положила побольше сахара, пожалуйста, милая.

Я поставила чай и посадила ее спиной к подлокотнику. Она почти ничего не весила, не больше охапки веточек. На ней не осталось никакой плоти, да ее никогда и не было слишком много. Ребенок и то весит больше.

Я заставила ее глотнуть чаю, придерживая чашку между приступами кашля. Я не могла смотреть на нее; жалость горячей волной охватила меня. Пришлось закрыть глаза, чтобы не заплакать.

Я поставила чашку.

– Джас, не двигайся, я сейчас вернусь, только отнесу чай Мартышке, то есть Ли, хорошо? Хорошо?

Вернувшись, я так и не сумела вытащить Мартышку и его убежища, но по крайней мере удалось влить в него немного чаю. Я присела на другой конец дивана. Моя нога на чем-то поскользнулась на полу и я увидела газету, вернее ее обрывки.

– Джас, Джас, милая, где Натти? Где Натти, Джас? Джас, ну же, пожалуйста, милая, попытайся сказать, где он?