Запах медовых трав - Буй Хиен

скоро даже такие офицеры, как он, ограничены в своих действиях, уж не значит ли это, что появились признаки общественного упадка? К черту все запреты — пусть каждый живет как знает! Разве не за вселенскую свободу сам Спаситель принял мученичество на кресте?

Младший лейтенант, его заместитель, увещевал:

— Баба эта — жена вьетконговца, сбежавшего на Север…

Но ведь сей доблестный младший лейтенант, как известно, чуть было сам не отдал богу душу по милости какой-то смазливой вьетконговки, из-за нее-то он и загремел сюда.

У молодухи Кам, говорят, взгляд и впрямь сверкает, как лезвие ножа, а щеки пламенеют так, словно она хорошенько хлебнула самогона. От одной ее походки рассудок может помутиться. Но господина лейтенанта не так-то легко поймать на крючок, ему нужен лишь стаканчик-другой рисового самогона, и больше ничего. Он был не дурак выпить, этот господин лейтенант. Тяга к спиртному у него, можно сказать, в крови, и он не привык отказывать себе в этом удовольствии. Помнится, в католической духовной семинарии Буйтю ему не раз приходилось выслушивать нотации священника, который, засунув руки в карманы рясы, поучал:

— Искушая с помощью денег и плотской любви, дьявол вводит в адский грех наши души. А пуще всего любит дьявол оборачиваться зеленым змием, это первейший соблазн. Опасаюсь, сын мой, как бы не оказалась твоя вера недостаточно твердой.

В то время господин лейтенант и сам был таким же желторотым, как тот священник. Ему тоже казалось, что он достаточно разбирается в жизни. К этому времени он уже выполнял обязанности церковного старосты и имел основания считать себя на голову выше всех этих сопливых мальчишек, обретавшихся в семинарии. Но он слишком неосмотрительно транжирил в Ханое деньги, присылаемые ему почтенным родителем, владельцем десяти мау заболоченной земли в Фатзьеме, на которой, однако, неплохо росла сыть[65]. Папаша был человеком с мелкой душонкой, а посему отличался набожностью. По его ходатайству будущему священнику пришлось расстаться с духовной семинарией Даминь и перебраться в семинарию Буйтю под недреманное око некоего святого отца, друга семьи, дабы не очень бережливый сын, став монахом, мог истово блюсти свой монашеский обет и не опустошал карман родного отца.

Молодой монах утратил свободу. В то время как красноносые святые отцы после благостной молитвы милосердному Зюису[66] распивали дорогие вина с господами французами, за год он всего несколько раз приложился к чарке, да и то лишь благодаря услужливости кривого сына тетки Нян, жены старосты, — этого мальчишку монах обычно снаряжал за бутылкой. Местный священник был убежден, что чарка доброго вина никому не повредит, и молодой монах вполне разделял его убеждения. Его нисколько не пугала напускная строгость обетов, напротив, он, размышляя о том времени, когда выйдет из семинарии и получит свой приход, мечтал открыть где-нибудь неподалеку от храма божьего кабачок с патефоном и пластинками — все это исключительно во славу милосердного господа.

Церковь по-своему распорядилась судьбой грешного и достославного сына сего: он получил назначение капелланом во французский экспедиционный корпус. Разумеется, назначение почетное, ему предстояло приумножить славу церкви. Ему нацепили погоны младшего лейтенанта. Когда становилось невмоготу от безделья, он жег и убивал. Надоедало это занятие — он предавался молитвам. Теперь он мог пропустить стаканчик, когда заблагорассудится, и многочисленные возлияния придавали особый смысл его жизни.

* * *

Он был давно не в настроении. Посудите сами — целый день перед глазами маячит эта река Бенхай, по которой проходит демаркационная линия между Югом и Севером. И потом, можно рехнуться от жалоб этой бабенки по имени Чак: у нее, видите ли, нет денег на то, чтобы сшить униформу, какую полагается носить членам Общества ветеранов нации[67]. А тут еще эти проклятые старики выкопали колодец дли солдат сторожевого поста и подпустили туда какой-то дряни. Неожиданно он припомнил, как однажды бранилась невестка тетушки Тао. Только сейчас, спустя месяц, до него дошло, что она осыпала тогда бранью вовсе не упрямого быка, а его самого, господина лейтенанта. Было отчего прийти в скверное состояние духа. Собственно говоря, он давно уже осознал, что появился на свет вовсе не для того, чтобы стать священником. Священник из него явно не вышел. Зато получился убийца. Он ворчал, что административные тонкости совсем не его дело, но господин полковник, командир дивизии, одернул его: «Здесь в двух шагах демаркационная линия, нужно быть гибким!» Таким образом его снова лишили свободы! Господин майор, начальник службы безопасности провинции Куангчи, приказывал подавать джип среди ночи, ибо он решался производить аресты и вывозить арестованных на кладбище только ночью. Вот уж непонятно! К чему эта щепетильность? Если руки чешутся, что мешает ему заниматься этим днем? Лично он аккуратненько продырявит голову кому нужно и средь бела дня.

Приятели не раз намекали ему, чтоб не зарился на самогон молодухи Кам. Но тогда на кой черт президент Дьем прислал его сюда, да еще выплачивает приличную надбавку к жалованью за смертельный риск? До сих пор ему казалось, что всевышний относится к нему благосклонно, куда благосклоннее, чем к другим верующим! Пожалуй, даже более милостиво, чем ко всей пастве в лице господина подполковника, господина полковника и ко всем этим деятелям из управления гражданских дел, службы разведки, службы безопасности, которые развернули тайную работу здесь, у самой демаркационной линии.

— Имейте в виду, господин, рынок Хе — это настоящее пристанище вьетконговцев, а эта Кам туда частенько наведывается.

— Посмотрите, господин, на ее губы: они слишком тонкие, на это обращал внимание и здешний священник.

— Получена телеграмма: сюда прибывает сам господин майор.

Тьфу, господи прости, скоро опять придется гнуть спину перед этой старой кочерыжкой. А что у молодухи Кам тонкие губы — так ему наплевать на это! Лучше бы они позаботились о том, чтобы заткнуть глотку тому прохвосту, который на северном берегу орет в громкоговоритель и осыпает бранью самого президента Дьема! Право, было бы неплохо заткнуть глотку и тому молокососу, что который уж день сюсюкает с того берега:

«Дорогая мама, у меня сейчас летние каникулы! Дяди пограничники взяли меня с собой покататься на лодке. Я уже перешел во второй класс. Очень без тебя скучаю. А ты? Ты скучаешь по мне? Сейчас я расскажу…»

Он заткнул уши. Осточертело. И решил пойти пропустить стаканчик в дом к молодухе Кам.

У самого порога негодная баба оттолкнула его руку.

— Пошел отсюда, я мужняя жена!

— Мужняя… Жди его, дожидайся, дура… Коммунисты-то не признают семьи, для них нет ни жен, ни детей.

Он утратил душевное равновесие. Он утратил свободу. Ему показалось, что ее