Я его убила. Истории женщин-серийных убийц, рассказанные ими самими - Микки Нокс

ли она ходила в больницу или отец умер без единой родной души поблизости, вместе с бродягами, оказавшимися в том же госпитале.

Мама плачет почти каждый день, но к вечеру всегда приводит себя в порядок и становится прекрасной феей, самой красивой женщиной, которую я когда-либо видела. Она больше не стесняется наряжаться в блестящие платья и яркие блузки, а иногда даже позволяет мне воспользоваться ее косметикой. Мне очень хочется быть такой же привлекательной, как она.

– Не смей даже думать об этом! Девочка должна быть скромной, а не красивой, – часто повторяет мама, хотя это так не похоже на то, что я вижу своими глазами.

После того как папа оказался в госпитале для больных туберкулезом, к нам начинает приходить женщина из службы опеки. Мама всегда инструктирует, как мы должны себя вести и о чем говорить, чтобы нас не забрали. Кажется, это самое страшное, что только может произойти.

– Вас отправят на ферму к другим детям, будут пытать и мучить, чтобы вы хорошо работали, а потом закопают на заднем дворе, – говорит мама, когда сестра спрашивает, что случается с теми, кого все же забрала служба опеки.

Мы дико вопим, плачем и вырываемся из рук соцработников, когда нас все-таки увозят. Мама узнает о том, что мы в приюте, лишь утром следующего дня. Никто не собирается возвращать ей детей. Я помню, как она приходит к нам, пока мы находимся в распределительном центре, как рыдает, прислонившись к железным прутьям забора, как громко кричит на охранника при входе, а потом просто исчезает. Как и папа. Лишь спустя несколько лет после ее смерти мне сообщат, что она разбилась на мотоцикле и покоится в безымянной могиле, похороненная за государственный счет. Так же закончу свою жизнь и я, если не стану слушаться взрослых. Такие слова говорит мне женщина, которая требует, чтобы я называла ее мамой.

Отчего-то правительство считает, что детям лучше жить в семьях, а пожилым людям – в специальных учреждениях. Кто так постановил, мне неизвестно, но я ни разу не слышала о хороших приемных родителях. Это в 1940-е годы в Штатах не так-то просто найти работу, поэтому многие семьи ради пособия берут детей на воспитание. Иногда случаются настоящие скандалы и драки из-за того, кому достанется приютский ребенок. Забирают не только маленьких, подростки даже популярнее. Они могут помогать на ферме и расти как сорная трава, пока «приемные родители» тратят заработанные деньги на собственных отпрысков.

Сначала меня отправляют в детский дом, где я провожу несколько месяцев. Это своего рода тюрьма для беспризорников. Сюда привозят детей, которых нашли под мостом или на пляже, с которыми не справились их родные или приемные родители. Все те, кто ради развлечения поджигает по ночам машины, ворует в магазинах и насилует девушек, оказываются в одном месте, где явно не хватает персонала. Дети предоставлены сами себе, но им запрещено покидать территорию приюта. Можете себе вообразить, что творится внутри и как потешаются над мамой, когда она приходит к забору, чтобы хотя бы увидеть своих детей? Сначала они просто смеются, а потом кто-то из мальчишек начинает бить меня и всячески издеваться. Я полагаю, виной всему зависть. Никакое другое чувство не способно породить столь дикую ярость к десятилетней девочке.

Так продолжается неделю, а потом тот парень приходит ночью, предлагает помириться и сыграть в бридж. Конечно, я соглашаюсь. Мама научила меня этой игре, когда я была совсем маленькой. Поначалу кажется странным, что он пришел ночью и говорит со мной, как со взрослой.

– Мне сделали втык, и я понял, что нельзя так поступать с малышами, – весело говорит он, когда мы идем по темному извилистому коридору.

Я успокаиваюсь и смело шагаю вслед за высоким и красивым мальчиком. Сейчас он кажется заботливым старшим братом, а не тем монстром, который издевался надо мной всю неделю.

Он открывает передо мной дверь в комнату и заходит следом. Я слышу топот и оборачиваюсь. В комнату влетают еще трое парней. Они давятся смехом, стараясь не шуметь.

– Можешь сколько угодно жаловаться мамочке, здесь мы решаем, что делать, – ухмыляется мой обидчик.

Они измываются надо мной до тех пор, пока на улице не начинает светать. Утром меня находят и отправляют к врачу, но спустя несколько дней я снова оказываюсь в том же приюте. Мама плачет за забором, а те же самые мальчишки довольно смеются. Проблемы с несовершеннолетними никому не нужны, поэтому дела об изнасиловании и побоях не заводят, а меня быстро сбывают с рук, отправив в семью фермеров. Мужчина, требовавший, чтобы я звала его папочкой, узнает, что я не девственница, и начинает приходить по ночам, а «мамочка» отвешивает мне пощечины, если я не называю ее так. Думаю, не стоит объяснять, почему я сбегаю при первой же возможности, а в следующей приемной семье стараюсь помалкивать в ожидании подвоха. Властям, полиции и даже маме на меня плевать. По крайней мере, мне так кажется, ведь я не знаю, что мамы больше нет. Так продолжается пару лет, пока вдруг не появляется женщина, которая называет себя моей тетей. Это старшая сестра мамы, решившая забрать меня к себе.

Мне предстоит жить в простом доме, но зато в фешенебельном пригороде Лос-Анджелеса. Здесь все хотят казаться богаче и успешнее, чем есть на самом деле. Детей с ранних лет учат выбирать круг общения и держаться подальше от бедных и некрасивых, ведь иначе и тебя вскоре начнут таким считать.

Все эти правила мне неизвестны, поэтому через пару недель, когда начинает казаться, что самое страшное уже позади, я предпринимаю робкие попытки с кем-то заговорить и подружиться. Естественно, я рассказываю о приюте и при этом сгущаю краски, желая удивить и напугать. Выслушав меня, дети обычно стараются держаться от меня подальше. Однако мне это даже нравится. Сверстники опасаются со мной общаться, не подходят близко и не задирают, но вскоре я понимаю, что они считают меня кем-то вроде дрессированной мартышки.

Двадцатипятилетний Фред Макфол, который недавно вернулся с фронта, провоевал три года по контракту, побывал на Филиппинах и Борнео, кажется мне невероятно зрелым и мудрым. Поразительно, что такой человек заинтересовался кем-то вроде меня, шестнадцатилетней, никому не нужной сиротой ростом в полтора метра и весом около сорока килограммов. Рядом с ним хочется казаться лучше и опытнее, чем я могу быть в свои шестнадцать.

– Почему ты ничего не рассказываешь о себе? Я тебе столько наговорил о Филиппинах, а ты все молчишь. – Мы беседуем в придорожном