Самый жестокий месяц - Луиз Пенни

– Ну, после первой я тоже так думала. Но теперь мне кажется, что дело зашло слишком далеко.

– После первой? Что ты имеешь в виду?

Фонарик мигнул, но Гамаш встряхнул его, и тот снова загорелся ярким светом.

– Вечерняя газета. Первый тираж «Ле журналь де ну». Ты его видел, Арман?

Фонарик погас, но по прошествии нескольких долгих мгновений загорелся, однако свет был тусклый и слабый. Гамаш снова услышал скрип. На этот раз у себя за спиной. Он повернулся и прошелся лучом по лестнице. Никого.

– Арман?

– Да, я слушаю. Скажи мне, пожалуйста, что там напечатано.

Он слушал, а вокруг него смыкалась скорбь старого дома Хадли. Ползла к нему, пожирала остатки мощности батареек. Наконец он остался в полной темноте в чреве старого дома Хадли.

– Арно было недостаточно того, что индейцы убивают друг друга, – сказал Бовуар. Они с Лакост шли бок о бок под лучами вечернего солнца, пятнающими грунтовую дорогу. – Арно приказал двум своим старшим офицерам отправляться в резервации и учинять там беспорядки. Agents provocateurs.

– А потом?

Это было почти невыносимо, но она должна была знать. Они шли по тихому лесу, и она слушала эти ужасные слова.

– А потом Пьер Арно отдал своим офицерам приказ убивать.

Бовуару трудно было говорить об этом. Он остановился и посмотрел в лес. Несколько секунд спустя рев в его ушах прекратился, и он снова услышал птичье пение. Дрозд? Сойка? Сосна? Может быть, это и делало Три Сосны таким примечательным местом? Не поют ли иногда хором три высокие сосны на деревенском лугу? Может быть, Жиль Сандон прав?

– И сколько людей было убито?

– Люди Арно не вели бухгалтерии. В Квебекской полиции до сих пор работает группа, которая пытается найти все останки. Убийцы оставили столько трупов, что даже не помнят, где прятали тела.

– Как же им это сходило с рук? Разве семьи не жаловались?

– Кому?

Лакост опустила голову и уставилась на землю. Это предательство было полным.

– Квебекской полиции, – тихо произнесла она.

– Одна мать из индейского племени кри попыталась. Три месяца она продавала самодельную выпечку, шапки и рукавицы. Так она накопила денег, чтобы купить билет на самолет. В одну сторону. В Квебек-Сити. Она изготовила плакат и пришла с ним протестовать к зданию правительства провинции. Целый день она провела перед Национальной ассамблеей, но никто так и не обратил на нее внимания, никто не остановился. Потом какие-то люди прогнали ее с частного владения, но она вернулась. Она приходила туда каждый день в течение месяца, спала в парке на скамье. И каждый день ей говорили, чтобы она ушла.

– Национальная ассамблея? Но это невозможно. Это же общественная собственность.

– Она стояла не у Национальной ассамблеи. Она думала, что это Национальная ассамблея, а на самом деле пикетировала перед отелем «Шато Фронтенак». Никто ей не сказал. Над ней только смеялись.

Лакост хорошо знала Квебек-Сити, помнила величественные башни отеля, поднимающиеся над скалой у реки Святого Лаврентия. Она понимала, что человек, незнакомый с городом, мог совершить такую ошибку. Но ведь у нее был плакат. Но ведь она спрашивала у кого-то, как ей пройти. Впрочем…

– Она не говорила по-французски?

– И по-английски. Только на языке кри, – подтвердил Бовуар.

В наступившем молчании Лакост представила себе внушительный отель, а Бовуар – маленькую морщинистую старуху с горящими глазами. Отчаявшуюся мать, которая хотела узнать, что случилось с ее сыном, но не знала нужных слов.

– И что случилось? – спросила Лакост.

– Не догадываешься? – спросил Бовуар.

Они снова остановились, и Бовуар посмотрел на озабоченное лицо Лакост. Потом ее осенило:

– Ее нашел старший инспектор Гамаш.

– Он остановился в «Шато Фронтенак», – сказал Бовуар. – Увидел эту женщину, когда выходил утром из отеля, а вечером обратил внимание, что она все еще там. Он заговорил с ней.

Изабель Лакост представила себе эту сцену. Шеф, обстоятельный и вежливый, подходит к старой индианке. Лакост увидела страх в ее темных глазах: вот еще один чиновник, который будет требовать, чтобы она убралась и не мозолила глаза порядочным людям. Она не понимала, что говорит ей старший инспектор Гамаш. Он попробовал по-французски, потом по-английски, а она только смотрела на него, худая и взволнованная. Но одно она могла понять: он добрый.

– Ее плакат был, конечно, на языке кри, – продолжал Бовуар. – Шеф оставил ее и вскоре вернулся с чаем, сэндвичами и переводчиком из Индейского центра. Стояла ранняя осень, и они устроились на ограждении фонтана перед отелем. Ты знаешь это место?

– В парке? Под старыми кленами? Прекрасно знаю. Я там тоже присаживаюсь каждый раз, когда бываю в Старом Квебеке. Смотрю на уличных актеров – они выступают ниже по холму перед кафе.

– Да, они сидели на этом месте, – кивнул Бовуар, – пили чай и ели сэндвичи. Шеф сказал, что старушка помолилась перед едой, благословила пищу. Она явно была голодна, но не набросилась на еду сразу. Сначала помолилась.

Бовуар и Лакост уже не глядели друг на друга. Они стояли на грунтовой дороге лицом друг к другу, но смотрели в противоположные стороны, в лес. Каждый представлял себе эту сцену в Старом Квебеке.

– Она сказала ему, что у нее пропал сын. Что пропал не только он один. Она рассказала о своей деревне на берегу залива Джеймс. До прошлого года в деревне действовал сухой закон, по решению рода продажа спиртного была запрещена. Но потом вождя убили, старейшин застращали, совет женщин распустили. После этого завезли алкоголь. Гидросамолетом. Несколько месяцев – и на месте процветающей прежде деревни остались одни руины. Но это было еще не самое худшее.

– Она рассказала ему об убийствах, – сказала Лакост. – И он ей поверил?

Бовуар кивнул. Не в первый раз спрашивал он себя: что бы он сам сделал в этой ситуации? И не в первый раз приходил ему в голову маленький уродливый ответ. Он был бы среди тех, кто смеялся над ней. А если и допустить, что ему хватило бы порядочности подойти к ней, то разве поверил бы он ее истории устрашения, предательства и убийства?

Вероятно, нет. А то и того хуже. Может, и поверил бы, но делать ничего не стал. Сделал бы вид, что ничего не слышал. Ничего не понял.

Он надеялся, что с тех пор изменился в лучшую сторону, но наверняка не знал. В чем он не сомневался, так это в том, что старухе из племени кри сильно повезло.

Первое время Гамаш никому не говорил об этой встрече. Даже Бовуару.

Он провел несколько недель, летая из одной резервации Северного Квебека в другую. К тому времени, когда у него появились ответы, выпал первый снег.

Он поверил ей сразу же, как только заглянул в ее глаза в том парке Старого Квебека. Он пришел в ужас, исполнился отвращения, но не усомнился в том, что она говорит правду.