Падшая женщина - Эмма Донохью

— Какая дурочка, — заметила Мэри. — Забыть кинжал дома.

Миссис Джонс грустно улыбнулась.

— Это случается даже с самыми умными.

Гетта задумалась.

— А Хью и Бет, они так и остались одни? — наконец спросила она.

— Вовсе нет, — встряла Мэри. — Они отправились на следующую ярмарку и наняли себе другую служанку, поумнее этой.

Дэффи вдруг прочистил горло. Все вздрогнули от неожиданности — предполагалось, что он давно спит.

— Ты ведь не знаешь эту историю, — резко бросил он. — Почему бы тебе не придержать свой чертов язык?

Мэри посмотрела в его сторону. Свечи отбрасывали неровные тени, и она не могла разобрать выражения его лица. Она аккуратно воткнула иголку в ткань.

— В таком случае я иду спать, — сухо сказала она, положила штопку на стол в общую кучу и вышла из комнаты.

Вернувшись из детской — она укладывала Гетту в постель, — миссис Джонс обнаружила, что Дэффи по-прежнему сидит на своем стуле и бездумно смотрит на догорающие в камине дрова. Он покусывал мозоль на большом пальце. Как правило, Дэффи никогда не грубил и не срывался, и миссис Джонс считала его добродушным парнем. Мэри Сондерс каким-то чудом сумела вывести его из себя.

Колючка и задира — такой казалась дочка Сью Рис на первый взгляд. Но это была всего лишь ее защитная оболочка. Это становилось ясно каждому, кто мог заглянуть в ее темные серьезные глаза. Всего пятнадцать лет — и уже потеряла мать! Оказалась совершенно одна, словно ребенок, выброшенный в сточную канаву! Миссис Джонс не любила думать на эту тему, это было слишком болезненно. Когда она представляла себе судьбу Сью Рис, ее жизнь в Лондоне, то невольно вздрагивала от ужаса и благодарила Создателя за то, что он дал ей мужа, на которого можно опереться в любых трудностях, и достойное ремесло, и дом, в котором можно растить дочь и — может быть — сына в будущем.

Она взяла в руки штопку и снова уселась напротив Дэффи. Легче всего было бы не говорить ничего, оставить все как есть, но миссис Джонс вдруг подумала, что слишком часто в жизни она выбирала самый легкий путь и не затрагивала больных вопросов.

Однако Дэффи заговорил первым.

— Я прошу прощения за то, что выругался.

— О, дело не в этом, Дэффи. Ты был слишком резок с бедной девушкой, только и всего, — мягко сказала она.

— Если и так, то она это заслужила, — рыкнул он.

— Да что с ним такое? — удивилась миссис Джонс.

— Но…

— Она просто злая, дерзкая, наглая девчонка, — перебил он. — Не можете же вы этого не видеть. Расхаживает тут по дому со своим важным городским видом и распускает язык…

— Она здесь чужая, Дэффи. Она не знает, что и как у нас принято.

— Тогда пусть не насмешничает и не придирается!

Миссис Джонс устало вздохнула. Соблюдать необходимую дистанцию со слугами всегда казалось ей довольно трудным. Живя с ними под одной крышей, она привыкла считать их членами семьи, чем-то вроде приемных детей.

— Ты ведь не знал Сьюзан Рис, не так ли? — спросила она.

Дэффи с недоумением посмотрел на нее, словно она сделала не самую удачную попытку переменить тему разговора.

Миссис Джонс цокнула языком.

— Ну конечно же! О чем я только говорю, глупая голова. Она же уехала в Лондон, когда ты был совсем еще ребенком. Что я хочу сказать… знаешь ли, Сью — то есть Сьюзан Сондерс, как ее стали звать после замужества, — была восхитительной женщиной.

— Значит, это от нее у девчонки эти глаза? — безразлично поинтересовался он.

Да он не остался равнодушным к «этим глазам», отметила миссис Джонс. Забавно.

— Нет, Дэфф. Я имею в виду не красоту. Она была очень доброй. Мы с Сью были лучшими подругами, пока муж не увез ее в Лондон. Только представь себе, Мэри выросла с такой прекрасной матерью, и они были невероятно близки, и вдруг судьба отнимает у нее самого родного человека — в мгновение ока… — Ее голос задрожал. — И Мэри приезжает сюда, на свою родину, но не знает ее обычаев, она совсем тут чужая… ну конечно же первое время девочка будет грустить и злиться. Что тут удивительного?

— Сочувствую ей в ее горе, — холодно сказал Дэффи.

Миссис Джонс вдруг почувствовала себя совершенно разбитой.

— Просто постарайся понять ее. Уверена, что ты сможешь; ты ведь прочитал столько книг, ты должен владеть этим даром — понимать других!

Дэффи слегка пожал плечами. Можно было не льстить так открыто, подумал он, глядя на тлеющие угли.

— Горе может проделывать с людьми чудные вещи, — тихо заметила миссис Джонс. — Сердце выворачивается так, что его и не узнать.

Она вовсе не собиралась напоминать ему о своих собственных потерях. Последнее, чего хотела миссис Джонс, — это вызвать в Дэффи жалость к себе самой. Но он посмотрел на нее так, словно она произнесла единственные подходящие слова.

— Я постараюсь, — сказал он и улыбнулся.

— Спасибо, Дэффи.

Когда Дэффи отправился спать, миссис Джонс все еще сидела за штопкой, пытаясь поймать последние угасающие отсветы горячих углей.

В ту ночь Мэри Сондерс лежала в кровати и никак не могла уснуть — так сильно она устала за день. Эби лежала рядом, неподвижная, словно мертвое тело. Часы на церкви Святой Марии пробили одиннадцать. Еще одна ледяная ночь. Скоро веки Мэри сомкнутся, и скорее, чем можно себе представить, она вновь откроет глаза — чтобы встретить еще один ледяной день.

Она совершила ужасную, роковую ошибку.

Как она могла подумать, что сможет быть служанкой, пусть даже на короткое время, — она, которая, как никто, ощутила, что такое свобода? Она провела в этом узком высоком доме меньше месяца и окончательно уверовала, что у нее нет к этому никакого призвания. Мэри могла играть роль почтительной, благодарной прислуги час или два, но потом ее острый язык обязательно давал о себе знать.

Что ж, теперь все ясно. Конечно, она не выдержит еще одного путешествия в дилижансе по этому страшному холоду, но как только немного потеплеет, она снова отправится в путь. Возвращаться в Лондон все еще опасно, это Мэри понимала. Цезарь наверняка будет ждать ее со своим ужасным ножом. Но есть же на свете и другие места. Бристоль, или Бат, или Ливерпуль — хоть что-то, похожее на город. Где найдется применение ее талантам.

Как всегда, когда было трудно уснуть, Мэри уткнула лицо в подушку и начала представлять себе, как она одевается. Сначала рубашка из нежнейшего белого шелка. Потом шитые серебром чулки. Раздумывая, что лучше — зеленый ли с цветочным узором или розовый с рюшами, — она почувствовала, как руки и ноги наливаются приятной тяжестью.

Скоро ее пребывание в этом чистилище подойдет к концу. Но до тех пор, пока не придет оттепель, нужно будет носить свою маску. Еще несколько недель — и она уберется из этого города, где никогда ничего не происходит и не произойдет до скончания веков. А пока нужно делать вид, что это и есть ее жизнь и она не желает никакой другой.