Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Брайан Ходж

тех, кому хватало высокомерия называть себя богами. И как я любила их за это — потому что могла.

Только представьте — они были бесконечно старше даже самых старых богов, потому что превосходили само время. Бьянка была всегда. Броди был всегда. Всегда были медведь, и птицы, и наша памятная скала… и все они были атавистами. Самыми древними созданиями во Вселенной и полной противоположностью богов — скромными, состоявшими из земли, и воды, и воздуха, и дерева, и камня. Они рождались в новых обличьях, которые помнили старые обличья, и ничего на свете не желали так, как вернуться в породившую их пустоту, потому что лишь в потенциале они достигали идеала.

Неудивительно, что боги желали их убить, уничтожить, рассеять и распылить.

Вообразите себе, каково это — быть хозяевами вечности и при этом беспомощно наблюдать за тем, как твоя погибель блуждает по земле, ведомая собственной смертной волей. Или как она рассекает галактику полосами зеленого огня, которые сталкиваются друг с другом в экстазе единения. И каждый раз, когда знакомое только атавистам медленное притяжение сводило их в одном месте в больших количествах…

Критическая масса.

Бум. Пора начинать заново.

Пустота была единственным подлинным божеством. Пустота создавала. Пустота уничтожала. Пустота создавала вновь.

Как я и говорила, есть вещи, которых до усрачки боятся даже боги.

Я не могла ненавидеть их за это, потому что как бы боги ни были чудовищно жестоки и эгоистичны, они желали того же, чего и все мы, — продлить свое время. Я отказывалась их ненавидеть, ведь теперь я понимала, что это был бы еще один шаг к тому, чтобы подчиниться им.

Когда я снова начала ощущать землю, траву, сосновые иголки и крошечную ладошку, которая дергала меня за руку, и услышала голос, прилагавшийся к ладошке, вот что вызвало у меня глубочайшее омерзение: осознание того, что, пытаясь разорвать Великий Цикл, эти создания, желавшие стать богами, полагались на слуг, подобных Аттиле.

Они делали ставку на ненависть и только на ненависть — единственное качество, которое считали полезным. Они не пытались обратиться к любви. Они презрительно отвергали сотрудничество и альтруизм. Они ни разу не попробовали никого вдохновить на то, чтобы собраться вместе, взглянуть на проблему и спросить: так, ладно, как бы нам с этим справиться, чтобы всем стало хорошо?

Ничего подобного. Вместо этого они, должно быть, когда-то давно заглянули в человеческие сердца и решили, что стремление убивать — единственная константа, на которую они смогут полагаться в течение долгого времени. Убивайте ради нас, и вы получите награду. Верьте нашей лжи, и ваши желания исполнятся.

И обязательно расскажите об этом другим.

— У тебя что-то со щекой. — Это были первые слова, которые я смогла разобрать. — Тетя Дафна? Что у тебя со щекой?

Я ничего не чувствовала, но знала, о каком месте говорит Сорока. О том, на котором стояло клеймо.

Коснувшись пальцами щеки, я нащупала растущую дыру. И лишь потом заметила, как блестят в лунном свете чешуйки кожи, покидая меня и устремляясь к разлому в нашем мире. Всепоглощающая бездна была уже гораздо ближе, чем прежде, — в нескольких футах от нас, так близко, что я могла увидеть, как осыпались вниз деревья и стены из земли и камня, уменьшаясь до размеров песчинок, пока наконец не исчезали в мерцающей тьме вместе с вихрящимися каскадами пыли.

Я развернула Сороку, чтобы она не видела этого, и под грохот рушащихся гор и вой богов прижимала ее лицом к своей груди, не выпускала из объятий, пока могла.

И она верила мне до самого конца.

Нулевая фаза

Но пусть бы даже его уничтожила Вселенная, — человек все равно возвышеннее своей погубительницы, ибо сознает, что расстается с жизнью и что он слабее Вселенной, а она ничего не сознает.[8]

Блез Паскаль

Вот так и закончилась моя жизнь. Промелькнула как молния.

В конце всего, думая о сделанных мной выборах, я обнаруживаю, что какая-то мелочная часть меня хочет верить, будто каждый вариант бессмыслен точно так же, как и все остальные.

Я могла похитить Сороку в тот день и уехать с ней в закат, и это не имело бы никакого значения, потому что все закончилось бы точно так же. Я могла убить Бьянку, как этого от меня хотели, чтобы узнать, что за этим последует, и это не имело бы никакого значения. Мы могли оставить Грегга разлагаться в ванне, и это тоже не имело бы никакого значения. Я могла позвонить в полицию и сдать свою подругу, а не пытаться помочь ей обрести настоящую жизнь, в которой ее не избивали бы за то, кем она была, и это все равно не имело бы никакого значения. Много лет назад я могла прийти к спящему брату, как фея Моргана к Артуру, и обманом заставить его сделать мне ребенка, потому что я никогда не встречала лучшего мужчины — и даже это не имело бы никакого значения.

Все это не имело бы ни малейшего значения.

Вот только… это имеет значение. Для меня — имеет. Каждый выбор, хороший и плохой.

Потому что однажды, через миллион лет, или миллиард, или через такое долгое время, что для него и числа не придумано… в следующей версии Вселенной, или в следующей после нее, или тысяча и одну Вселенную спустя… те частицы, что были мной, вопреки астрономически малой вероятности снова сойдутся в единое целое.

И, что бы из них ни получилось, я не хочу, чтобы их отягощали древние воспоминания о времени, когда сковывавшее их вместе притяжение в моем сердце знало, что нужно сделать в предложенных обстоятельствах, но не пожелало приложить усилий.

Всё ведь взаимосвязано, не забывайте. Всё на свете взаимосвязано.

Так что это имеет значение. Должно иметь. Обязано.

Я снова найду себя. Я совершу новую попытку и буду лучше.

И в следующий раз я не хочу ломать или быть сломанной.

Я не хочу оставаться увязшей в грязи.

В следующий раз я хочу научиться летать.

Благодарности

Все не должно было закончиться вот так.

«Непорочная пустота» начала свою жизнь в качестве якоря моего следующего сборника рассказов и должна была подарить ему свое название. Но потом она стала расти и шириться. И, закончив ее, я обнаружил, что ненароком написал роман. Такое уже случалось.

И вот я приношу огромную благодарность издателям Бретту Сейвори и Сандре Кастури, которые первыми озвучили беспокоившую меня мысль: что