Следы и тропы. Путешествие по дорогам жизни - Роберт Мур

Десять лет спустя заклятый враг Бакстера, местный политик Оуэн Брюстер захотел построить новые автомобильные дороги (это стало возможным благодаря техническому прогрессу), а также большой летний коттедж и несколько небольших домиков, чтобы сделать этот район похожим на Белые горы. Бакстер успешно отбивался и в итоге сохранил парк в первоначальном неприкосновенном виде. Другими словами, «дикость» этого парка дикой природы нельзя воспринимать как данность. Она была создана тяжелым трудом.

Кому-то это может показаться странным (даже кощунственным), но на самом деле все глухие места являются делом рук человеческих. Мы создаем их точно так же, как создаём тропы; мы не создаем почву или растения, геологию или топологию (хотя и умеем это делать), а просто выбираем место, после чего определяем границы, целевое назначение и правила его использования. Катадин является символом всей дикой природы, которая всегда появляется только благодаря человеческой изобретательности, предусмотрительности и сдержанности.

«Цивилизация, – писал историк Родерик Нэш, – изобрела дикую природу». По его словам, дикая природа появилась на заре агропасторализма, когда мы начали пользоваться такими бинарными категориями, как дикий и ручной, естественный и культивируемый. В языках охотников-собирателей не существует слов, обозначающих дикую природу («Только для белого человека, – писал Лютер Стоящий Медведь, – природа могла быть дикой»). По мнению фермеров, дикая природа была чужой, бесплодной землей, полной ядовитых растений и опасных животных, поэтому она всегда противопоставлялась теплому и безопасному дому. Для этих покорителей земель дикая природа стала синонимом беспорядка, зла и страданий. Уильям Брэдфорд, губернатор Плимутской колонии и ярый приверженец этой точки зрения, считал неколонизированные территории «отвратительной безлюдной глухоманью, полной диких зверей и дикарей».

В течение столетий мы возводили заборы, чтобы защитить свои возделанные земли от всего, что скрывалось во тьме. Однако освоение новых земель зашло настолько далеко, что мы сами стали представлять опасность для дикой природы, а не она для нас. И тогда мы начали огораживать дикую природу, чтобы уберечь ее от нас. По понятным причинам этот сдвиг произошел гораздо раньше на Британских островах, где ограждать леса начали тысячу лет назад, чем на бескрайних просторах Северной Америки.

Задыхавшиеся от смога люди начали осознавать, что бесконтрольное распространение цивилизации может оказаться токсичным, а дикая природа, напротив, – олицетворять чистоту и здоровье. Ещё недавно считавшаяся дьявольской, дикая природа вдруг стала святой. Очевидно, что отношение человека к животным и растениям также не могло не измениться. Даже Олдос Хаксли, никогда не отличавшийся особой любовью к дикой природе, пришел к пониманию того, что «человек что-то упускает, не устанавливая живую связь с миром животных и растений, ландшафтами, звездами и временами года. Не сумев опосредованно стать Не-Я, он не может стать полностью самим собой».

Это самое лаконичное определение дикой природы, которое я только сумел найти: Не-Я. В том месте, которое мы не успели переделать в соответствии со своими представлениями, можно найти очень глубокую и древнюю форму мудрости. «В основе всей красоты лежит нечто нечеловеческое», – писал Альбер Камю. Мы замечаем это нечеловеческое начало, только когда снимаем розовые очки. Затем, писал Камю, мы осознаем, что этот мир «чужд и несводим к нам» – ощущение, хорошо знакомое и Торо, и Хаксли. «Эти холмы, мягкость неба, очертания деревьев в ту же самую минуту теряют иллюзорный смысл, который мы им придавали, – писал он. – Первобытная враждебность мира восстает и смотрит на нас сквозь тысячелетия». Мы, избыточно цивилизованные люди, заботимся о дикой природе, потому что она подпитывает и одновременно воплощает собой ощущение Не-Я, словно бесстыдно обнаженная земля, увидев которую, человек со страхом и благоговением, граничащим с бессмыслицей, восклицает: Контакт!

* * *

Мы с Дойи пошли по Аппалачской тропе на север и, войдя в ритм, вскоре легко преодолели Лосиную гору. На тропе то и дело попадались цепочки глубоких лосиных следов и кучи оливковых шариков, однако самих лосей мы так и не увидели. С вершины горы открывался такой же вид, как с борта самолета, нырнувшего в облака. Растущие на склоне деревья негромко шелестели листвой. Мы были несказанно рады, когда наконец добрались до укрытия – характерного для Аппалачской тропы деревянного навеса, с боку похожего на написанную курсивом заглавную букву L[18]. Кто-то предусмотрительно завесил вход брезентом, чтобы защитить помещение от ветра и дождя.

– Есть кто-нибудь? – спросил Дойи.

– Дойи! – в унисон ответили несколько голосов.

Внутри было темно и душно. Стоял тяжелый запах. Хайкеры кутались в спальные мешки, просто лежали вповалку прямо на полу и стояли, прислонившись к задней стене. На голове у всех горели налобные фонарики. Дойи представил меня им справа налево: Гингко, молодой немец-альбинос с белой бородой и невероятно голубыми глазами; Сокс, веселая темноволосая молодая женщина, получившая своё прозвище из-за сходства с Сакаджавеей, хотя она и была американкой корейского происхождения; Поймай-Меня-Если-Сможешь, американец корейского происхождения лет сорока, спокойный, с высокими скулами, вечно улыбающийся и славящийся своей невероятной скоростью; и Древесный Лягушонок, белый молодой человек с густыми каштановыми волосами, который часто говорил незнакомцам на тропе, что работает дворецким, поскольку, по его словам, гораздо интереснее врать, чем честно говорить, что ты являешься обычным инженером. С кем-то из них Дойи был знаком несколько месяцев, с кем-то – всего несколько дней, однако со всеми он сумел наладить одинаково хороший контакт. Мы бросили свои рюкзаки под навес, и Дойи попросил всех подвинуться, чтобы освободить для нас немного места. Хайкеры немного замешкались, поэтому Дойи пришлось пошутить, чтобы немного их поторопить: «Не спешите. Мы можем подождать секунд десять». Они рассмеялись и быстро потеснились.

Мы с Дойи переоделись, забрались в спальные мешки и начали готовить себе ужин. Древесный Лягушонок сказал, что в походе он начал пользоваться словами из языка чероки, которым научил его Дойи: «дерьмо» («дай га си»), «дерьмо!» («И ха»), «вода» («Ама») и «Осда Нигада», что означает «все хорошо». Фраза «Осда Нигада!» сначала стала девизом, а потом и неофициальным названием этой компании хайкеров: команда «Осда Нигада».

Сидя над горелкой, сделанной из банки кока-колы и готовя в кастрюле лапшу соба, я внезапно снова почувствовал себя сквозным хайкером. Древесный Лягушонок великодушно угостил нас с Дойи двумя маффинами, которые он привез из города. Они были липкими и плотными, поэтому нам пришлось срывать обертку зубами (нет ничего вкуснее, говорит старая хайкерская поговорка, чем еда, которую тебе не пришлось нести с собой). В знак благодарности Дойи научил всю компанию новой фразе на языке чероки: «Гу Гей Ю И», что означает «Я люблю тебя», и сразу уточнил, что произносить ее можно только тогда, когда ты действительно имеешь это в виду.