Время наступает - Владимир Свержин

Среди ночи караульных должны были сменить, однако во всем лагере не нашлось никого, кто бы смог разомкнуть намертво склеенные многодневной усталостью глаза и заступить на пост. Командиры и простые воины, колесничие и лучники – все они спали в предрассветный час, когда из теснины горного ущелья, держа равнение, смыкая алую стену щитов, выступила эллинская фаланга Архелая. Кир дал им время для раздумья до первых лучей солнца, однако с западной стороны гор рассветает позже, нежели с восточной. И не успело еще дневное светило подняться над вершинами, эллины, воодушевленные первыми лучами, пошли в атаку. Выставив длинные копья, гоплиты и пельтасты двигались в полном молчании, переступая через объеденные трупы, сгоняя с пиршественной трапезы жирующих ухеелей. Они шли, Ускоряя шаг, с каждым мгновением напитываясь яростью для сокрушительного удара. Им предстоял не бой, их ожидала Резня, в которой они должны были убивать всех, без разбора звания и рода.

И все же посреди спящего лагеря сыскался единственный человек, которому не спалось в эту ночь. Он не принимал участия в недавнем сражении, да и мысли о собственной участи не давали ему покоя. Услышав вдалеке мерный шаг и звон доспехов, он выскочил из шатра и замер на мгновение, не зная, пуститься ли ему наутек, пока не поздно, или же действовать, как подобает воину. Этим человеком был Нидинту-Бел.

Строй гоплитов приближался, ускоряя движение. Перед ними шли пельтасты с дротиками и пращами, готовые завязать схватку. Бывший начальник городской стражи Вавилона метнулся в шатер, туда, где почивал великий завоеватель, сокрушитель Лидии – Кир.

– Спарта! – задыхаясь, кричал он. – Они идут!

Будучи опытным солдатом, Нидинту-Бел отлично понимал, что за те считанные мгновения, которые необходимы эллинам, чтобы ударить в копья, невозможно организовать правильную оборону. Но оставалась еще надежда на Кира, великого Кира, любимца богов, для которого нет невозможного!

Есть люди, рожденные для мира, и есть – рожденные для войны. Кир был из вторых. Его нельзя было назвать злобным чудовищем. Он не был жестокосердным, но все сознание его было подчинено единственной цели – созданию единой державы, сплотившей все земли Ойкумены. Эта великая цель путеводной звездой светила ему в ночи, наполняла силой, помогая стойко переносить жару и холод, жажду и недостаток пищи.

Утомленный не менее своих воинов, он почивал сном праведника, и мог бы так спать еще много часов кряду. Но едва надсадный вопль Нидинту-Бела проник сквозь завесу сна, он уже был на ногах. Взор его был ясен, тело готово к бою. Никто не мог вспомнить впоследствии, что кричал он, поднимая на ноги спящий лагерь, но через считанные мгновения персы уже хватали оружие и щиты, спеша изготовиться к бою. Многие из них спали, не снимая доспехов. Каждый знал свое место в строю…

И все же сейчас перед Архелаем, наемным стратегом из Спарты, была совсем не та армия, которая сокрушила вчера надежды Лидии. Эллинский полководец отлично понимал это, как, впрочем, и Кир.

Гоплиты перешли с быстрого шага на бег, спеша ударить стеной копий в не успевшие построиться персидские воинские порядки. Случись это, ничто бы уже не остановило горящих жаждой битвы спартанцев, афинян, арагосцев, уроженцев Коринфа и Фессалии – всех тех, кого злая судьба изгнала из родных мест, кто видел единственный смысл жизни в победах и славе, в богатой добыче и гибели в бою, о которых будут слагать длинные, полные героизма поэмы. Однако бойне, казавшейся неминуемой, не суждено было состояться.

Приказав Нидинту-Белу строить пехоту и атаковать без промедления, Кир вместе с горсткой всадников и несколькими колесницами устремился на фалангу, силясь остановить движение эллинов. Нидинту-Бел видел, как расступились единым слитным движением гоплиты, пропуская сквозь оградившийся щитами и копьями строй персидские колесницы, как несутся со всех сторон стрелы в колесничих, как, ломая колеса, втыкаются между спицами заточенные колья. Он видел, как прогибается четкая линия фаланги перед всадниками Кира, но лишь затем, чтобы охватить их, зажать, подобно тугой петле, не оставляя шанса на спасение. Он видел, как мчится на помощь Киру новый отряд всадников во главе с царским племянником Дарием. Скорее всего этих смельчаков ждала не менее печальная участь. Но опомнившаяся пехота Кира была уже готова к схватке. Нидинту-Бел подхватил копье и повел ее в бой, нацелив острие атаки туда, где в окружении немногих преданных еще сражался грозный владыка персов.

Кир был прекрасным воином, одним из лучших, когда-либо рожденных в землях персов. Он был хорош и пеший, и на коне, и на колеснице, и на дромадере[31]. Будь у него иной выбор, он никогда бы не повел своих наездников в столь безрассудную атаку. Но другого способа задержать продвижение эллинов сейчас не было. Сердце его обливалось кровью, когда видел он, как один за другим падают мертвыми первейшие из воинов его гвардии. Как падают они, истыканные копьями, едва-едва успевая нанести в ответ пару ударов. Он и сам уже был несколько раз ранен, правда, легко; надежный панцирь, который он не снял с вечера, хорошо защищал от случайных ударов. Кир дрался с остервенением обреченного. Лишь единственный раз проблеск надежды мелькнул перед ним. В тот миг он увидел всадников Дария, новой волной накатившихся на строй фаланги.

Но в этот самый миг дротик, пущенный чьей-то умелой рукой, вонзился в шею царя чуть выше плеча. Кир почувствовал, как яркие краски солнечного утра мгновенно тускнеют и гаснут. Он почувствовал, как его подхватывают чьи-то сильные руки.

– Он жив! – послышался сквозь надвигающуюся пелену безвременья голос Нидинту-Бела. – Рана пустяковая.

– Вперед! – раздался чуть поодаль ревущий, подобно трубе, голос Дария. – Он жив!

Кир лежал в шатре, чувствуя, как мгновение за мгновением силы оставляют его. Он еще слышал и понимал произносимые над его почти бездыханным телом слова, но в то же мгновение они точно обрывались в темную бездну, и царь не помнил, о чем говорили. Он понимал, что умирает, и, слыша у изголовья рыдания красавицы Лайлы, испытывая невольную радость, сознавал, что она и впрямь любила его.

– Сейчас не время плакать, – раздался над смертным одром возбужденный, но вместе с тем нарочито спокойный окрик Нидинту-Бела.

– Сражение проиграно? – всхлипывая, спросила Лайла.

– Какая разница, сестрица? Кира уже не вернуть. Эллины, даже если победят, со славой уйдут восвояси. Самое время задуматься о себе. Или ты, как верная, любящая жена, намерена взойти на погребальный костер, чтобы в смерти следовать за мужем?

– Нет! – в ужасе выдохнула Лайла. Мысль о смерти великого супруга крайне редко посещала ее, но если она и приходила в голову, любимая жена повелителя мира гнала ее прочь. И вот теперь, когда смерть и огненное погребение встали перед ней неотвратимым кошмаром, знатная вавилонянка не желала идти на поводу традиций диких огнепоклонников.

– Отчего-то я так и думал, – усмехнулся Нидинту-Бел.

Силы покидали Кира, и он не мог увидеть этой усмешки, но если бы мог, непременно потянулся бы за кинжалом; если бы мог – непременно вонзил клинок в грудь Набонидова сына, ибо, увы, понимал, о чем идет речь.