Время наступает - Владимир Свержин

– Будет исполнено, мой господин, – склонил голову человек, ныне ставший тенью Верховного жреца, точь-в-точь как прежде сам Гаумата.

«Забавно, – думал Первосвященник, разглядывая спину выволакиваемого из судебной залы лавочника. – Что сейчас думает этот злополучный эборей? Видимо, строит догадки, из-за чего попал сюда, или клянет мерзкую распутницу дочь. Интересно было бы послушать, что бы он сказал, когда б узнал, как все обстоит на самом деле?! Бедный, бедный маленький человек, пылинка, червячок, попавшийся на пути колесницы богов!»

С утра у Верховного жреца было прекрасное настроение, настолько прекрасное, что он мог позволить себе жалость, но не милосердие к поверженному врагу. Он не испытывал никаких эмоций по поводу безвременной гибели «жреца Магата». Убитый не был ни жрецом, ни человеком, достойным какого-либо сострадания. Все, на что годился этот выродок, – без лишнего шума грабить дома добропорядочных горожан. Пару лет назад Нидинту-Бел изловил его, но, признавая мастерство наглого вора, не бросил его в каменный мешок, а приказал держать под надзором в собственном дворце. Вот случай и предоставился, и вор прекрасно справился с заданием, подкупив одного из слуг в доме Иезекии, он беспрепятственно проникал в жилище лавочника, чтобы подбросить записку или же, скажем, утащить платье его дочери. Что ж, ему за это была оказана высокая честь: он жил вором, а умер жрецом.

В своем предположении бен Эзра был абсолютно прав. В тот момент, когда первый охранник Магата оглушил измученного подозрением отца Сусанны, второй бестрепетно всадил кинжал в грудь ее мнимому любовнику. Нож тоже принадлежал эборею, но об этом бедолаге еще предстояло узнать. Впрочем, как и о многом другом.

Гаумата покинул судебную залу и неспешной величавой походкой направился в святилище Мардука. «Если Нидинту-Бел не окончательный дурак, ему удастся пробраться к Киру и передать ему или Лайле – лучше, конечно, Лайле – мое послание. Как только царь персов прочтет его, он непременно обрушится всеми силами на Валтасара. Тогда уж царю несдобровать. Но если он вдруг победит, у меня есть время доказать, что венценосный отпрыск Набонида околдован злокозненными эбореями, что он попал в их сети и губит Вавилон. Вот здесь-то лавочник Иезекия, – усмехнулся Верховный жрец, – ты мне и поможешь, и безразлично, желаешь ты того или нет».

Он еще раз вызвал в памяти упрямое лицо эборея, решившего держаться до конца. Вероятно, он и впрямь наивно полагает, что если бы речь шла об убийстве жреца, я стал бы устраивать показательный суд. Бедолагу попросту бы бросили в ров ко львам, как некогда их гнусного царевича. Нет! Это было бы слишком просто. Все должно происходить на глазах у Вавилона, и о каждой новой детали горожане должны шептаться на всем пространстве от Тигра до Евфрата!

При воспоминании о Данииле лицо Гауматы исказила гримаса животной ненависти. «Этот выскочка многого достиг. И за какой краткий срок! Неужто бог эбореев и впрямь так могуществен? – Он попытался прогнать эту крамольную мысль, но она, раз возникнув, точно назойливая муха, кружила поблизости, появляясь вновь и вновь. – Нет, этого не может быть. Разве отдал бы воистину могучий бог свой народ под пяту завоевателя?! А что, если отдал бы? Что, если их бог в своей безмерной хитрости пожелал, чтобы эборей, придя в эти земли униженными пленниками, стали гордыми повелителями Вавилона? Что, если Даниил и впрямь послан своим богом, чтобы сокрушить храм Мардука и поработить Врата Бога? Тетива натянута, стрела послана в цель, теперь, быть может, только от него, от Гауматы, зависит, попадет ли она в подставленный щит или же в открытую грудь Вавилона. Не бывать этому!» – сам себе проговорил Верховный жрец и с силой толкнул вызолоченные двери святилища.

Из курильниц, размещенных по кругу близ золотой статуи Мардука, поднимался ароматный дым сжигаемых благовоний. Гаумата прошел между ними и привычным движением припал к стопам могущественнейшего из богов. «Прими мою верность и мою службу, о властелин судеб!» Изваяние молча внимало словам жреца. В груди того невольно шевельнулось глухое раздражение. Сейчас, когда он мог принести благоприятные вести в дар Повелителю богов, тот притворялся золотым истуканом, не желая разделить его радость!

Нидинту-Бел, на что уж не был наделен изощренным разумом, не ошибся. Пропавшие из Вавилона «ангелы» неожиданно сыскались близ Кархана среди гвардии Валтасара. Впрочем, почему неожиданно? Если на самом деле они всего лишь демоны, отчего же им не следовать за этим загадочным скифом? Тот и сам, ох как не прост! Несколько месяцев назад он появился в Вавилоне и невесть как очутился перед царем. Сколько ни пытался Гаумата выяснить, откуда взялся этот человек и кто провел его во дворец Валтасара, никто не мог сказать об этом ничего внятного.

Кархан появился ниоткуда, точно грозовая туча, назвался скифом и легко, будто играючи, одолел в поединке лучших бойцов вавилонского царства, с оружием и без оружия, верхом и пешим. Кир не зря назвал этого косматого дикаря Энкиду, он и впрямь казался порождением какого-то грозного зверя, неведомого и опасного. Долгое время Гаумата не слишком заботился об этом. Скифы всегда славились воинственностью и сноровкой, но с той поры, когда случайно ему удалось подслушать беседу командира царских телохранителей с Даниилом, он понял, насколько ошибался, не проявляя к звероподобному дикарю пристального внимания. Это порождение ночного кошмара изъяснялось таким языком, что приезжие из далекой Эллады, славящиеся искусством риторики, вполне могли признать его своим лучшим учеником.

По всему выходит, что он заодно с Даниилом и его демонами. Сейчас в руках Кархана немалая сила. Его люди окружают царя плотным кольцом и повинуются лишь приказам своего командира. А тот, вероятнее всего, послушен слову Даниила, точно собака хозяину. «Наверняка они в сговоре! – Гаумата нахмурил чело и покрепче сжал золоченый посох. – И этот сговор очень похож на заговор!»

Жрецы, приславшие весточку из армии, марширующей к границам Лидии, сообщали, что пока нет ни малейшей возможности приблизиться к светлоглазым чужакам. Всем этим скифам, киммерийцам, массагетам и прочим дикарям нет ни малейшего дела до воли Мардука. Жрецы, пытающиеся во время ночевок пройти в их лагерь, попросту выталкиваются прочь древками копий, словно докучливые попрошайки!

Прочитав впервые эти строки, Гаумата пришел в негодование. Окажись он на месте своих подчиненных, он бы взбунтовал армию и одним махом покончил и с Валтасаром, и с заговорщиками, и с этими бледноглазыми демонами.

«Хотя нет, – Верховный жрец поморщился, точно от изжоги, – эти-то как раз Мардуку нужны живыми и невредимыми. Что ж, – Гаумата поднял глаза на грозный лик Победителя чудовищ, – главное, что летуны обнаружены, а дальше остается уповать на превратности военной судьбы и помощь Мардука».

– Я нашел их, о повелитель! – глядя на Хранителя скрижалей, прошептал Гаумата.

– Мне это ведомо, – чуть заметно шевельнулись золотые губы Мардука.

Лагерь Валтасара был окружен каменной насыпью. В непосредственной близости противника царь, по совету своих телохранителей, велел принять меры безопасности. Перекрытая лидийцами Царская дорога не слишком пугала правителя Вавилона. Можно было предположить, что лидийцы пожелают встретить противника именно здесь – на границах своих земель, и, пользуясь теснотой горного прохода, измотать его силы упорным сопротивлением.