Паутина судьбы - Валентин Пушкин

Посетителей оказалось немного. И что-то здесь мерещилось даже дореволюционное, бунинско-купринское. Слегка поблескивало плечо декольтированной дамы. Попадая случайно в перекрест световых лучиков, сверкал бриллиант на легком кулоне или на толстом перстне оттопыренного мизинца.

Юрка видел, что Морхинин удручающе беден и неудачлив. И как проживший жизнь человек, и как писатель тоже. От этого неприятного впечатления плосковатый пермяцкий нос Зименкова слегка морщился. Узковатые глаза таили в своем выражении нечто туземно-приуральское, хотя он любил говорить о своих предках «наши поморы». Но поморы, как известно, образовались от расселения по Беломорью славян-новгородцев. Впрочем, к лешему этот расовый разбор…

Разговоры, как это ни показалось странным Морхинину, возникали оживленные и никчемные. Говорили, перескакивая с одной темы на другую. Болтали до смешного по-мужски: о политике, о бабах, вспоминали детство и юность… Ели с удовольствием, пили тоже без остановки, пока не осушили две длинные бутыли. Наконец Зименков расплатился, небрежно дав на чай официанту, и они поднялись по лесенке с бархатными перилами.

«К чему скромничать! Хорошо выпили, напробовался всяких кулинарных чудес, – рассуждал про себя Морхинин. – Только чего бывший зять «серого кардинала» расщедрился ни с того ни с сего? Зачем это ему понадобилось?» И опять ни вполне осязаемая тревога скользнула ледяной змейкой в сознании подвыпившего писателя.

Усевшись на водительское место, Зименков достал толстый кошелек с фигурной застежкой и тщательно отсчитал полторы тысячи долларов.

– Держи, – сказал он Морхинину спокойно. – Тебе, кажется, столько хватит?

– Но… – заволновался Валерьян Александрович, – я не очень скоро смогу вернуть тебе долг. Если только моя старшая Сонька расколется. Она могла бы помочь отцу.

– Ничего не надо просить у дочери. А долг отдашь, когда выйдут твои востребованные книги. – Зименков положил пачку сотенных долларов в дрогнувшие ладони Морхинина. – Вообще-то, если прикинуть без всяких домыслов, я могу просто подарить тебе эти сравнительно небольшие деньги.

Морхинин пытался протестовать и отказываться. Но Юрий Иванович уперся, добродушно подшучивая над школьным товарищем.

– Я тебя высажу поближе к дому. Около какого-нибудь скверика, – предложил он.

Так и сделали. И тут Зименков неожиданно попросил:

– Возьми, Валерьян, эту сумочку. Она нетяжелая. Убери где-нибудь у себя. Но только чтобы жена случайно не наткнулась. А то начнет расспросы: «Что это да зачем? А вдруг там взрывчатка?»

– Ну если не взрывчатка, давай. Тася обычно в моих книжках и рукописях не копается. Она тетка воспитанная, скромная. Конечно, будь там редкие порнографические снимки, она бы рассердилась, – смеялся Морхинин.

– Да какие порнографические… – весело ощерился, в свою очередь, Зименков. – Это научно-метрические расчеты моего Мишки. Он считает, что совершил открытие в нанотехнологиях. Однако, конечно, не полностью еще сам понимает, чего он там открыл. Зато панически боится, что узнает кто-то из коллег, либо потеряется какая-нибудь деталь в этих расчетах. Я предлагаю: «Уберем в сейф у меня в кабинете». «Нет, – говорит, – вдруг до сейфа доберутся… Это будет катастрофа! Потеря для всего мира!» Ну, слегка засмурнел парень… у электронщиков это временами бывает. Я шучу, конечно: «Мишка, положу в психушку, в наркологическое отделение к алкоголикам и бомжам…»

– А в вашей московской квартире заткнуть поглубже куда-нибудь в сундук… – начал было советовать Морхинин. – У вас ведь и охрана у ворот, и консьержи в подъезде, и квартира наверняка поставлена на серьезную сигнализацию.

– Верно. Но у нас приходят убирать уборщицы со своими ключами, как в гостинице. И вообще… видишь ли… – Зименков странно замешкался, будто не мог найти простого объяснения своей просьбе.

– Ладно. Давай Мишкину сумочку. Для конспирации положим ее сейчас в обыкновенный пакет с девкой в бикини. Никому в голову не придет, что там… нанотехнологический проект по разведению бабуинов и гамадрилов.

Посмеялись. Морхинин раскис от шуток, а у самого под сердцем тоненькая иголочка покалывает. Чушь городит Юрка про открытие сына. Уж им ли не знать, как такие вещи прячут. А тут: «Возьми, Валя, сумочку, убери где-нибудь у себя в коммуналке». И заливается, хохочет: «А чтобы конспирацию усилить, положи сверху бутылку джина «Белая лошадь» – от меня…»

Расстались, обнявшись, как настоящие старые друзья.

– Я позвоню, если что… – обещал Морхинин. – Ферштейн, Юра? Чтобы никаких подвохов не было, буду говорить: «Белую лошадь» еще не откупоривал. Жду Рождества, а? Как?

– Сойдет, – отмахнулся Зименков, растянув в улыбке свои «комические» (от КомиАССР) скулы. Так когда-то в отрочестве они изголялись по глупости. – Вообще ерунда полная. Ну попросил сын…

– Бузде, – Морхинин по-военному приставил к шапке ладонь дощечкой.

Придя домой, натолкнулся в коридоре на соседку Татьяну Васильевну. Старушка всполошенно махала худыми руками:

– Где тебя носит, Валерьян? Фу, опять от тебя водкой…

– Не водкой, Татьяна Васильевна, а светлым бургундским из погребов «Ле Руа». Что стряслось в мое отсутствие?

– Тебе три раза дамочка какая-то звонила. И вся взволнованная, аж жуть. Таисья уехала к своему разгильдяю, так ты и обрадовался. Нехорошо, Валерьян. Разгульный вы народ, мужики-то. А уж писатели… – поджав сухонький рот, качнула прилизанной головой в «православном» платочке соседка, как будто кроме Морхинина она общалась с писателями всю жизнь.

– Спасибо, Татьяна Васильевна. Да вы не переживайте так. Звонит, наверно, секретарь из писательской группы. Небось какое-нибудь мероприятие там у них. Сказала, еще позвонит?

– Нет, вот попросила записать номер. На, держи, я на газете карандашом нацарапала.

Телефон показался Морхинину незнакомым. Он сунул зименковскую сумочку среди книжных полок, как раз за черными с синим томиками Шекспира. Кстати, сумочка была из гладкой кожи и запиралась оригинальным замком – в виде головы тигра или барса. На ощупь в ней были не бумаги, не диски, а что-то похожее на продолговатую капсулу. «Мм… Как ни прикидывай, а все-таки подозрительно. И что конкретно подозревать в затее Зименкова – неизвестно». – думал Морхинин, собираясь звонить по телефону разыскивавшей его женщине.

Позвонил. Сразу понял, что это Кристина Баблинская.

– Кристина? Не ожидал…

– Где уж тебе ожидать звонка от любящей женщины.

– Но раньше мне всегда не везло, а сегодня вот наконец…

– А сегодня тебе повезло, когда мне особенно не везет… – Христя всхлипнула неожиданно, чем крайне удивила и даже напугала Морхинина.

– Да что с тобой, девочка? Я чем-нибудь могу помочь?

– Часа через два подъедешь к ЦДЛ? Мне нужно повидаться с тобой.

Тревожные размышления о сумочке Зименкова приобщились к утяжеляющим предположениям по поводу Христи, загородив всякую сколько-нибудь стройную логику. Морхинин вспомнил распахнутые исчерна-черные очи Баблинской. Ее необычайно привлекательную простодушную манеру улыбаться, щедро оголяющую блестящие зубы, – улыбку, не только вызывающую симпатию, но словно бы предопределяющую желание. А ее очаровательная хмурость, ее живописные брови, которые никакой грим не преуспел бы имитировать? Ему даже не хотелось воспроизводить в памяти прелести ее тела, прикосновения нежных и жарких рук, стройно покачивающуюся походку, наполненные округлостью, ровные икры, изящный подъем ступни.