Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири - Коллектив авторов -- История

красными, могла предъявить требования даже более радикальные, чем те, которые провела потом русская власть. Потому участие в восстании людей типа Венцлововича ясно говорит, что национальное чувство было в 1863 г[оду] главным двигателем и доминировало над узкосословными интересами.

Франц Иванович Новицкий, холостяк лет около шестидесяти, был небольшой помещик из Минской губернии (то ли Борисовского, то ли Игуменского уезда), по профессии доктор. По общим отзывам, он на родине пользовался исключительным уважением за свою доброту и честность (с этой стороны он был известен и Деспоту-Зеновичу[270], который и сделал все возможное, чтобы изменить его участь), а потому и был всеобщим опекуном малолетних и посредником нередко в весьма щекотливых семейных делах. Новицкий еще в 1830 г[оду], будучи студентом Виленского университета, принимал некоторое участие в тогдашнем восстании (это не было обнаружено, а потому и сошло ему благополучно); по 1863 г[оду] он был сослан в каторжные работы, но, как и Венцловович, отделался высидкою в Тобольске — за время ареста он подвергся параличу, от которого впоследствии почти совсем оправился. В тобольской тюрьме не только белые, но и красные относились к нему со всевозможным вниманием и почтением; он, несомненно, и здесь являлся умиротворителем и посредником в разных конфликтах, которые так неожиданно возникают в тюрьмах из-за самых пустых поводов.

С Фр[анцом] Ивановичем] я скоро сошелся; он выказывал ко мне более чем обыкновенное доброе отношение; не только в Сибири (он жил в Красноярске*[271], и я часто останавливался у него, когда по делам приезжал из Енисейска) мы были, несмотря на разницу возрастов, в самых сердечных отношениях, но даже когда вернулись в Россию, не теряли совсем друг друга из виду. Потому я имел возможность хорошо узнать Фран[ца] Ивановича]. Добрый поляк и католик, но без тени фанатизма и национальной исключительности, в политическом отношении он был таких умеренных взглядов, пожалуй даже архаических, что я по Фр[анцу] Ивановичу] живо представлял себе французского легитимиста — не из тех рисующихся с трибуны, имена которых знает весь большой свет, а из глухой провинции мелкого помещика, сохранившего в своем сердце верность графу Шамбору[272]. Но как только заходила речь о родном крае, во всяком слове Фран[ца] Ивановича] сказывалась такая горячая любовь к нему, что становилось совершенно понятным, как волна движения захватила и этого, в сущности, мирнейшего человека.

Жена имела письмо к Деспоту-Зеновичу и Ямонтам[273] (дочь их, как я уже говорил выше, была замужем за Родзевичем[274]). Ямонты сейчас же переселили жену к себе, а Деспот-Зенович принял ее самым сочувственным образом, но сообщил ей неожиданную новость: в бумаге, при которой меня доставили, ничего не было сказано, какой я ссыльный — политический или гражданский. «Но — прибавил Александр Иванович — я сейчас же пошлю по телеграфу запрос Кауфману[275] и как только получу подтверждение, что ваш муж политический, переведу его на поселение».

Это обстоятельство повело за собой совсем непредвиденную задержку в Тобольске. Ответ Кауфмана не мог получиться скоро: тогда еще не было телеграфа до Тобольска; потому телеграмма пошла почтой до Тюмени, откуда уже начинался телеграф. А затем пароходы с арестантскими партиями отправлялись только в две недели раз, так что я прожил в Тобольске около трех недель. Перевозка арестантов пароходами была делом Деспота-Зеновича; он цифрами доказал петербургским властям, что это будет выгоднее для казны; для арестантов же чуть ли не полугодичное пешее странствование заменялось двух-трехнедельным*[276]. Ответ Кауфмана был, конечно, тот, что я осужден по политическому делу, и развязал руки Деспоту-Зеновичу; он дал приказание экспедиции перечислить меня на основании указа 16 апреля с каторги на поселение; предварительно же через жену спросил меня, в какую губернию желаю я быть назначен — в Енисейскую или Иркутскую (с каторги переводились на поселение только в Восточную Сибирь). Предстояло решить трудную дилемму. Енисейская губерния сама по себе была предпочтительнее: там брат жены, хотя и решивший перебраться на житье в Петербург, имел довольно крупное золотопромышленное дело, а тесть от старого времени, когда жил в Сибири, сохранил со многими золотопромышленниками очень хорошие отношения; таким образом, я мог рассчитывать получить занятие. Но имя Пав[ла] Николаевича] Замятнина*[277] наводило страх[278]; им пугал уже Суворов[279]; к тому же Замятнин был в крайне дурных отношениях с М. К. Сидоровым[280], женатым на родной сестре моей жены, и хотя он не знал моего тестя, но по некоторым делам и к нему обнаруживал враждебность. Однако я рискнул и ответил Деспоту-Зеновичу, что выбираю Енисейскую губернию. Александр] Ив[анович] сказал еще жене, что нам нет надобности ехать до Томска на свой счет, что он по контракту имеет право на известное число мест на пароходе (пересылаемые везлись на баржах) и что он нас поместит на него — и в этом смысле отдал распоряжение экспедиции ссыльных. Экспедиция, чтоб оформить дело, составляя мой статейный список, отметила меня «дряхлым», хотя б графе лет стояло только двадцать пять; кроме того, уже без всякой надобности обратила меня и жену в «католиков», каковыми мы и оставались до выезда из Сибири.

Наконец, настал нетерпеливо ожидаемый день отправки, пришел из Тюмени пароход с баржей для арестантов; это было в самых первых числах июля. Нас всех препроводили на пристань; тут партию уже ждал чиновник, распоряжавшийся отправкой; по списку он отделил тех, кто были назначены на пароход, в том числе и меня с женою, и предложил капитану разместить нас. Но капитан заявил, что у него есть пассажиры из Тюмени, что он не может принять на пароход указанных ему лиц. Чиновник стоял на том, что он только исполняет распоряжение губернатора, а капитан опять возражал, что у него нет свободных мест. После довольно долгого пререкания чиновник уехал, чтоб доложить губернатору. Два слова об Александре] Ив[ановиче] Деспоте-Зеновиче. Поляк и католик (происходил из старинной польской фамилии Западного края), по родственным отношениям он воспитывался в Москве в доме Тучковых[281]; окончив блестяще университет, Деспот-Зенович по совету Грановского[282]собирался держать экзамен на магистра, но совершенно неожиданно в 1848 г[оду] был арестован в Вильно и скоропалительно, в чем был, отправлен в Пермь, а оттуда за письмо к шефу жандармов Орлову, в котором доказывал необходимость либеральных реформ, был выслан в Восточную Сибирь. Здесь его принял на службу Муравьев[283] и нередко возлагал на него весьма важные поручения по урегулированию политических и торговых отношений с Китаем. Постепенно при Муравьеве Деспот-Зенович достиг должности градоначальника Кяхты[284],