Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

– Шелковые! – с гордостью объявил он и стал медленно, бережно надевать шелковый чулок на мою ногу, ласково касаясь кожи. Закончив, он вернул подвязку на ее законное место и проделал все то же самое со второй ногой.

– М-м-м! – восхищенно выдохнула я, прикрыв глаза и наслаждаясь касаниями шелка и теплых рук Роберта. – Какие они тонкие, какие изысканные! Отныне стану носить только шелковые чулки!

– Я лично стану поставлять их вашему величеству, дабы никогда больше грубая шерсть не касалась этих алебастровых ножек! – поклялся он.

Затем он прижал ненужные мне теперь шерстяные чулки к губам и спрятал их за пазуху как «знак благосклонности», поднялся, взял меня под руку и повел в тронный зал, где обещал устроить для меня какое-то особенное представление.

Большие, упругие зеленые бархатные подушки с серебряными кисточками и оборками из зеленой же парчи были разложены на полу для меня и придворных, а зал был украшен хвойными ветвями, обвязанными серебряными ленточками и мишурой. Пол устилал белый бархатный ковер, усыпанный алмазной пылью, которая мерцала в свете сотни высоких белых восковых свечей. Роберт подарил нам настоящую зимнюю сказку. Перед нами возвышался небольшой помост на колесиках, так что его можно было с легкостью выкатить из зала, чтобы освободить место для танцев. Пока что его закрывал от наших взоров зеленый бархатный занавес с серебряной бахромой.

Перед помостом появились музыканты, которые нарядились кустами остролиста, надев расшитые самыми настоящими колючими листочками и красными ягодами падуба зеленые придворные одеяния – зелеными были шляпы, рейтузы и даже башмаки. Низко мне поклонившись, они, изредка вздрагивая от боли, которую причиняли им колючки остролиста, заиграли песню, отлично мне известную – ведь ее сочинил мой отец.

Когда зазвучала музыка, Роберт отпустил мою руку, стал медленно отходить назад, в сторону помоста, и остановился лишь тогда, когда поравнялся с музыкантами и стройными рядами белых свечей. Затем, не сводя с меня глаз, он запел чудесным высоким голосом:

Закончив петь, он опустился на колени, почтительно снял зеленый бархатный берет с белым пером и, прижав его к сердцу, пылко заявил:

– Вечной, как листья падуба, будет моя любовь к вам, ваше величество!

Затем он хлопнул в ладоши, и перед нами появились два юных пажа, похожих на маленьких златокудрых ангелов, дрожащих от холода, – ведь одеты они были только в белоснежные набедренные повязки, а на спинах их трепетали позолоченные крылышки. Один из них подбежал ко мне, а другой – к Роберту, и каждый нес в руках по серебряному подносу с золотым кубком, который был украшен изящным орнаментом из сердечек и любовных узелков.

Роберт дерзко объявил во всеуслышание:

– Так выпьем же за вечную любовь! – И поднял кубок, глядя на меня.

Я неуверенно улыбнулась ему в ответ и вежливо пригубила красного вина из кубка. Мне, конечно же, сотни раз рассказывали историю о том, как мой отец спел когда-то эту песню моей матери и как она, много лет спустя, уже попав в немилость, спела ее ему сама, чтобы напомнить о том, что он совсем позабыл ее, увлекшись Джейн Сеймур.

– Это еще не конец, моя королева, далеко не конец, – посулил Роберт, указывая рукой на помост.

Усевшись на подушки подле меня, он взял мою руку и приник к ней губами, играя с кольцами и не обращая никакого внимания на тех, кто хмурился и перешептывался, недовольный тем, как фамильярно ведет себя лорд Роберт в отношении самой королевы. И действительно, теперь он держался как настоящий король, ощущая себя со мной на равных, а то и выше. Именно поэтому мне так нравилось быть с ним – он был таким естественным, таким настоящим и непосредственным, что я порой забывала о его истинном положении.

– Роберт, – тихонько обратилась я к нему, так, чтобы никто нас не услышал, – не будь я королевой, любил бы ты меня так же сильно?

– Но ты ведь королева! – усмехнулся он мне в ответ, склонившись к моему лицу и украдкой поцеловав в щеку, после чего поднялся, бросился к помосту и скрылся за зеленым бархатным занавесом.

– Да, Роберт, – кивнула тем временем я и горько призналась сама себе, пока он не слышал, – я – королева.

Занавес поднялся, и перед нашими изумленными взорами предстала картина, на которой был изображен замок, стоявший на высоком холме. Подле пейзажа в величественной позе замер Роберт, закутавшийся в подбитую роскошным мехом пурпурную накидку, с украшенной самоцветами короной на голове. Вокруг него толпились лебезящие крестьяне, падая перед ним ниц, прижимая береты и чепцы к груди и пожирая его обожающими взглядами.

Перед обезумевшими почитателями из простого народа, прямо у ног Роберта, стоял на коленях мой дорогой рыжеволосый Трусбери, граф Шрусбери. Залившийся краской, он стал похож на пунцовую ягоду. Почтенный дворянин нервно откашлялся и стал срывающимся от волнения голосом декламировать строки из Чосера, вкладывая в высокие эти слова страсти не более, чем проговаривающий вслух алфавит ребенок. Он молил великого государя жениться и тем самым подарить будущее своему королевству и счастье – своему народу. Читая стихи Чосера, он мало-помалу поворачивался в мою сторону, не поднимаясь с колен, и в конце концов мы с ним оказались лицом к лицу.

В конце этой пламенной речи лицо Трусбери стало пунцовым, как помидор, он так взволнованно теребил пальцами свой берет, что тот превратился в ком коричневой ткани.