Долгий путь в лабиринте - Александр Насибов

Шерстев широко улыбнулся и принял гостя в объятия. Затем обратился к Саше:

— Сделаем перерыв. Позже я позову вас.

— Могу я попросить о любезности? — сказала она. — Пусть меня отведут к авиатору.

— Это зачем?

— Глупо упустить возможность час-другой поболтать с настоящим испанцем. Такая практика в языке!..

Шерстев был в нерешительности.

— О, я понимаю ваши опасения, — воскликнула Саша. — Но есть хорошее решение. Пусть авиатор разговаривает со мной, держа наготове заряженный револьвер. Полезно присутствие и еще кого-нибудь. Скажем, Гаркуши. Тогда наблюдение за подозрительной особой будет вестись в четыре ока. Эти мои слова надо понимать буквально: час назад я сняла повязку с глаза упомянутого Гаркуши.

— Хорошо, — сказал атаман. — Хорошо, я удовлетворю вашу просьбу. Гаркуша проводит вас к стоянке аэроплана и не будет мешать беседе с Энрико Гарсия… Леван, ты все понял?

— Хоп! — сказал горец.

— Сдашь нашу гостью на попечение Гаркуши и объяснишь ему, что надо.

Саша и Леван вышли.

— Ну и фифа, — сказал Черный. — Где ты ее раздобыл?

— Сама явилась. Утверждает, что подруга сестры Константина Лелеки.

— Подруга сестры Кости?.. Известно тебе, что дело его — труба?

— Мне сообщили, я не поверил.

— Кто сообщил?

— Эта особа. Потому и не поверил. Все пытаюсь выяснить, что она за птица. Пытаюсь, но пока все темно.

— А держится хорошо.

— Отлично держится. Думаю, большинство из того, что она рассказала, чистая правда.

— Большинство или все?

— Может, и все.

— Так какого же рожна!..

— Погоди! Ты батьку Григорьева хорошо знал?

— Не очень.

— Ну а я вырос у него на глазах. Хитер батька, как змий. Пестовал меня и всегда остерегал: «Бойся того, кто кажется слишком хорошим, у кого все идет слишком гладко».

— Не понимаю, какая здесь связь?

— У нее все слишком гладко. Я ей вопрос, она мне ответ, да такой, будто заранее все изложила на бумаге и карандашиком каждую запятую выправила… Батько Григорьев перед глазами стоит и перстом покачивает: «Остерегись, человече!»

— Не пережимаешь?

— А суди сам! Она принесла весть о Косте Лелеке. Не успел я переварить услышанное и засомневаться, как являешься ты и все подтверждаешь.

— Ну, хватил ты, друг Коля! — Черный вцепился руками в край стола, напрягся, — казалось, вот-вот бросится на собеседника. — Если ты и меня зачислил в тайные чекисты, разговор с тобой будет соответственный!

— Перестань, — поморщился Шерстев. — Тут дело серьезное. Все думаю: девица сообщила об аресте Лелеки, потому что понимала — вот-вот в отряд придет подтверждение.

— Заработает очко в доверии?

— Именно так.

— Не советовала ли она освободить Костю?

— Нет. Более того, косвенно предостерегала от такого шага. Ревкому, мол, и ЧК известна численность отряда, его вооружение.

— Там и в самом деле располагают данными об отряде?

— Даже знают, сколько у меня снарядов. Она назвала цифру: двадцать выстрелов на орудие.

— Точная цифра.

— Видишь, еще очко заработала!

— Послушай! — воскликнул Черный. — А не в твою ли пользу это очко? Может, перебрал ты в своих подозрениях и страхах? Повсюду в стране люди, недовольные властью большевиков, бегут к их противникам, объединяются, добывают оружие… Почему не предположить, что подруга Люси Лелеки — одна из таких патриоток?..

— Можно бы и предположить, — вздохнул Шерстев. — Вот только батько Григорьев перед глазами маячит…

— Ну, ладно! — Черный встал, выпятил живот, похлопал по нему ладонями. — Здесь, дорогой друг, непривычно пусто: не ел со вчерашнего дня. Знаю, и ты не враг чревоугодия. Так вот, прикажи, чтобы соорудили обед повкусней. И барышню к столу пригласи. Поболтаем с ней, приглядимся…

Энрико Гарсия затянул последнюю гайку крепления мотора к фюзеляжу аэроплана, затем надел на вал сверкающий желтый пропеллер.

Работа была закончена. Он отошел в сторонку, чтобы передохнуть и выкурить папиросу.

Теперь предстояла проверка работы двигателя. Если все будет хорошо, он поднимется в воздух, сделает два-три круга.

Самолетик стоял у самой кромки леса, носом к просторному ровному лугу. Красные крылья машины и белоснежный решетчатый фюзеляж приятно контрастировали с фоном — позади биплана густо росли клены, и они уже оделись в осенние краски.

— Моя маленькая птичка, — проговорил испанец, любуясь аэропланом, — ты сильно сдала, бедняжка, но все равно я люблю тебя и не променяю ни на какую другую!..

— Боже, как интересно! — сказали рядом. — Никогда не приходилось слышать столь пылкого объяснения в любви.

Гарсия обернулся и увидел Сашу. Сопровождаемая Гаркушей, она только что подошла к самолету.

— Сеньорита! — Пилот раскланялся. — Вы ли это, или у меня снова начинаются видения?..

Саша полюбопытствовала, о каких видениях идет речь. Гарсия пояснил, что провел странную ночь. То ли он спал, то ли бредил наяву, но все время с ним была русская сеньорита.

— И знаете, с чего началось? Почему-то я оказался в Валенсии, у стены монастыря бенедиктинок, возле ниши с корзиной для подкидышей… Вы знакомы с этим нашим обычаем?[8]

— Да, читала.

— Только на этот раз все было наоборот. Я подхожу к нише, дергаю за шнур звонка. С минуту ниша пуста. Потом появляется корзина, и в ней — вы!

— В грудном возрасте?

— Ну нет. Вы были такая, как сейчас: взрослая и очаровательная, самая красивая на свете!

— И разумеется, одета как невеста, — усмехнулась Саша. Она уточнила: — Как ваша невеста…

— Именно так. На вас была мантилья и фата, причем такие, какие я сам выбрал бы в магазине.

— А что было дальше?

— Очень просто: я взял вас на руки и понес. Всю ночь мы слонялись по улицам, в каждой таверне нам подносили вина. Потом где-то мы танцевали. Какому-то карлисту[9], посмевшему поднять на вас глаза, я набил физиономию.

— Чем все это закончилось, сеньор жених?