Девять дней Дюнкерка - Дэвид Дивайн

Моя встреча с семьей в Ливерпуле омрачена большим горем.

Мой брат Том, так же как и я служивший в экспедиционных войсках во Франции, пропал без вести. Позднее мы узнали, что ему не удалось уйти от гитлеровцев и он был заточен в лагерь для военнопленных. Только через пять лет Том был освобожден Советской Армией… Но в то время нам казалось, что Том погиб. Позднее погиб мой старший брат Джон. Пароход, на котором он плавал, был торпедирован немцами у берегов Северной Ирландии. У него остался маленький сын, за год до того безвременно лишившийся матери.

Меня особенно мучила мысль о том, как вяло наше верховное командование и политические деятели ведут эту войну. В одной только нашей семье уже насчитывалось две жертвы. А сколько еще людей погибло за время войны? Жертв много – и ни одной выигранной битвы, ни одной победы!

После кратковременного свидания с семьей я вновь впрягаюсь в армейскую лямку. Служу в Шотландии, в Абердине. В 1942 году аттестационная комиссия военного министерства в Эдинбурге рекомендует меня как кандидата на получение офицерского звания. Но перед зачислением в офицерскую школу военного времени специальная комиссия долго проверяла меня: меня подробно расспрашивали о моих родственниках, проверяли мои политические убеждения и главным образом мою деятельность во Франции. Позднее я узнал, что во время пребывания в офицерской школе за каждым из нас шпионили 5-й отдел военной разведки и Скотланд-Ярд. Если одно из этих учреждений находит слушателя школы «политически неблагонадежным», он получает приказание немедленно возвратиться в свою часть в качестве рядового. Такие случаи внезапного «исчезновения» слушателей школы были у нас весьма нередки даже во время моего кратковременного пребывания в школе.

А мы, оставшиеся, спокойно занимались военной муштрой, как будто война бесконечно далека, где-то на другой планете.

Единственными событиями в моей военной жизни в это время были те, о которых я узнавал из газет. Из всех событий самым радостным была замечательная победа русских под Сталинградом. Армия русских, ее железное упорство, ее боевой дух и непреклонная воля уже давно вызывали восхищение и энтузиазм у наших солдат, но, узнав о победе на Волге, мы испытали также и чувство колоссального облегчения. Незадолго до того наши войска основательно побили Роммеля под Эль-Аламейном. Но эта победа была одержана в далеком Египте, вдали от тех районов, где сражались главные германские вооруженные силы. Весть о Сталинграде была первой вестью, знаменующей решительную победу над фашистской Германией. Мы понимали, что герои Сталинграда борются не только за Россию, но и за всю Европу, стонущую под игом нацизма, и за нас, англичан.

– Грандиозная победа! – говорили наши солдаты. Все чувствовали, что это – начало конца фашистов. – Пора выступить и нам, тогда война будет скоро закончена.

– Если русские могут бить нацистов, – говорили многие офицеры, – то и мы можем их бить. У нас уже есть успехи в Африке. Давайте преследовать немцев, давайте высадимся в Европе и раз навсегда покончим с войной и с Гитлером!

Сталинградская эпопея всколыхнула весь английский народ. Свет мира и освобождения забрезжил на Востоке. Даже заклятые враги Советского Союза были вынуждены замолчать при виде этого всенародного ликования.

Но так продолжалось недолго. Люди, молчавшие в дни Сталинграда, вскоре снова подняли свой голос. Они старались подавить чувство дружбы и любви английского народа к советским людям. Они всячески затягивали открытие активных действий наших войск в Европе… Я продолжал оставаться офицером «бездействующей армии».

Отношение к войне, которую вел английский народ и его доблестные союзники, являлось в то время мерилом добра и зла, мерилом истинного патриотизма, с одной стороны, и политиканства и пораженчества – с другой.

Все, кто был заинтересован в скорейшей победе над врагом, радовались успехам наших русских союзников, ликовали по поводу каждого нового удара, наносимого ими гитлеровцам. Но реакция на победу русских войск на советско-германском фронте была далеко не одинаковой в разных слоях английского общества и среди солдат и офицеров британской армии.

Этот факт вначале немало озадачил меня, особенно когда я заметил, что победы наших союзников вызывают озлобление и недовольство среди нашего высшего офицерства.

Впервые я столкнулся с таким фактом при следующих обстоятельствах.

Однажды, в то время, когда я служил на Шетландских островах, мне было приказано явиться к подполковнику Макинтошу, командиру зенитной артиллерии. Когда я прибыл в его штаб, разместившийся в большом доме на мысе к югу от порта Лервик, он беседовал с двумя или тремя посетителями. Я стоял у окна приемной и наблюдал за небольшим пароходом, шедшим, по-видимому, с острова Фэр. Пароходик то вдруг исчезал среди вздымающихся зеленых волн, то вновь появлялся на пенящемся гребне волны.

Постепенно разговор, происходивший в кабинете подполковника, отвлек мое внимание от созерцания маленького парохода. Кроме голоса подполковника, я различал также голос майора Уильямса, который командовал раньше подразделением легких зенитных орудий, а затем был прикомандирован к штабу начальника гарнизона. Майор Уильямс был одним из самых грубых офицеров, которых я когда-либо знал. Он не пользовался ни любовью, ни уважением солдат. Однако, несмотря на плохие манеры, грубость и зазнайство, Уильямс снискал благосклонность высшего командования.

Человек, голоса которого я не мог узнать, передавал содержание сообщения об освобождении русскими какого-то города к западу от Москвы и одновременно цитировал сообщение немцев о больших потерях Советской Армии в этой операции. При этом гитлеровское сообщение сопровождалось одобрительными замечаниями.

Майор Уильямс, в свою очередь, цинично заявил:

– Чем больше немцев будет убито там, тем легче нам будет воевать. Что же касается русских, то жаль, что их потери исчисляются тысячами, а не миллионами.

Эта тирада была встречена возгласами одобрения. Затем начальник гарнизона бригадный генерал Кэннингэм вышел из кабинета; за ним следовал майор Уильямс.

Я был потрясен цинизмом услышанного. Но все же я утешал себя тем, что мнение того или иного офицера – даже высокопоставленного – не имеет решающего значения для нашей армии. Однако это была одна из тех иллюзий, с которыми мне вскоре пришлось расстаться.

Помимо выполнения своих прямых воинских обязанностей, английским офицерам, служившим в самой Англии, поручалось разъяснение нижним чинам смысла событий на различных фронтах, в частности на советско-германском фронте. В связи с этим такие офицеры проходили специальный «инструктаж», который проводился сотрудниками разведывательной службы или специально выделенными для этой цели офицерами. Однажды такую беседу с несколькими офицерами проводил в моем присутствии сын одного из лондонских бизнесменов, сотрудник отдела безопасности на Шетландских островах капитан Хант. Его «инструктаж» сводился к следующему: «Надо как следует уяснить себе, – сказал Хант, – что речь Черчилля о союзе с большевиками была продиктована только необходимостью. Сам Черчилль не принимает свои слова за чистую монету. В действительности он придерживается мнения, что не может быть и речи о каком-либо настоящем союзе с русскими. Чем большие потери нанесут немцы красным, тем лучше будет для нас».